Будет, подумал Пухов.
— Хорошо, майор. Считай, что суть операции в наглядном выявлении и, скажем так, максимально допустимой активизации сразу всех закономерностей исторического развития России. Я хочу, чтобы древо истины выросло, зацвело и принесло плоды прямо на моих глазах, чтобы с него сами собой отпали лишние сухие ветви. Я устал бродить во тьме с огнеметом, майор. Я хочу, черт побери, прочитать, что там начертано про Россию на этих невидимых скрижалях, которые, как известно, определяют путь человечества от вонючей пеленки до савана смердящего и которые не освещаются огнеметом… — определенно что-то вольно (в смысле добавления огнемета) процитировал генерал Толстой.
— Каким образом вы намерены побудить древо истины к столь стремительному росту?
Как ни странно, поставленная генералом Толстым цель по показалась майору Пухову чрезмерной или нелепой. Не он один хотел ясности. Ясности хотела вся Россия.
— Путем создания новых реальностей, которые, уничтожая или, напротив, дополняя друг друга, будут последовательно или непоследовательно сменяться, пока наконец не утвердится единственная и, стало быть, истинная реальность.
— Не все реальности обладают необходимой энергией, — заметил Пухов.
— Но она неизбежно возникает в результате форсированного доведения до логического завершения основных, определяющих ныне путь, точнее беспутье, бездорожье России, тенденций, — возразил генерал Толстой.
Перед глазами майора Пухова встал обезьяноподобный вождь племени Шоша, поливающий в азербайджанском райцентре двухэтажное здание местной администрации из ручного пулемета. Почему-то на губах у Шоши была пена, а горячие стреляные гильзы отлетали от его обнаженного торса, не оставляя следов, как будто Шоша уже прошел закалку в ином пламени.
— Война всех против всех, — констатировал майор Пухов.
Он вспомнил, что говорил генерал Толстой о двух обязательных компонентах формулы стабильности в обществе. «Сначала пролитая за идею большая кровь, — говорил генерал, — потом воля меньшинства плюс искусно дозируемый страх большинства. Других рецептов стабильности общества человечество не выработало. Жаль только, — помнится, добавил генерал Толстой, — что и эта формула отнюдь не на все времена. Она, как и все сущее, конечна, стремительно конечна во времени и пространстве».
— Я бы не стал столь категорично утверждать, что это война всех против всех. — Вилка генерала, как вертолет, зависла над столом, а потом подцепила с тарелки странного вида кривой соленый или маринованный корень, как если бы корень был эвакуируемым десантником. — Скорее, это конкурс сценариев, сынок.
— Какую именно сцену, товарищ генерал, вы хотели бы доверить мне в сценарии-паломничестве или пьесе-путешествии? — поинтересовался Пухов, который сколько ни блуждал взглядом по столу, не мог отыскать, кроме копченого угря, не то чтобы приемлемой, а мало-мальски привычной закуски. Стол был накрыт с капризом. К своему ужасу, Пухов увидел, что то, что он раньше принимал за жареные баклажаны, в действительности является… тоже жареной, но… саранчой! Видимо, странный стол соответствовал новому физическому облику генерала Толстого. Прежде он утолял голод блинами с икрой. Сейчас — жареной саранчой.
— Я же сказал, что тебя это не касается! — важно ответил генерал Толстой.
Майор Пухов подумал, что, старик, пожалуй, переигрывает.
— Но если бы… ты, чисто теоретически, естественно… я бы доверил тебе красивую ностальгическую сцену по так называемым уходящим объектам.
— В вашем распоряжении достаточно специалистов, отменно работающих по уходящим объектам, — усмехнулся Пухов. — В былые дни, товарищ генерал, вы доверяли мне более интересные сцены.
— Ты не прав, сынок, — подцепил на вилку саранчу генерал Толстой, стремительно отправил ее в рот. — Речь идет об эпической — в духе Тараса Бульбы — сцене. Я тебя породил, я тебя и… убью, — со вздохом выговорил глагол, который ни при каких обстоятельствах не употреблялся, когда речь шла об «уходящих объектах», говоря по-простому, намеченных к уничтожению людях. — Возьми себе генерала Сака, сынок. Сковырни с нежного белого тела России сосущую ее кровь вошь!
— Разрешите идти, товарищ генерал? — поднялся из-за стола Пухов.
— Я бы не обиделся, сынок, даже если бы ты опрокинул этот чертов стол, — ласково посмотрел на него генерал Толстой. — Хочешь, представлю тебя к очередному воинскому званию? Будешь подполковником Российской армии. Ты знаешь, что такое быть подполковником Российской армии, сынок?
— Так точно, — автоматически ответил Пухов. — Похороны с оркестром и пенсия вдове.
— Согласись, сынок, — тоже встал из-за стола генерал Толстой, — ты сам заставил меня сказать про генерала Сака, ведь так?
— Мне очень понравилось определение: «сосущая кровь России вошь», — оглянулся в дверях Пухов. — Но, боюсь, вы употребили его не по адресу.
— И это прощаю тебе, сынок, — с невыразимой грустью посмотрел на него генерал Толстой. — Больше в этой жизни мы не встретимся. Отныне ты совершенно свободен во всех своих действиях, майор. Дело о семидесяти семи миллионах долларов, которые ты взял в пустыне в качестве трофея, застрелив своих товарищей, закрыто. Деньги твои, майор. Только не забывай, сынок, — услышал майор Пухов голос генерала Толстого уже в коридоре, — предначертание выше судьбы, а судьба выше воли. В этом случае не имеет ни малейшего значения, от кого исходит приказ. Он может исходить от шелудивого пса или камня посреди поля. И ты выполняешь его, майор, потому что ход вещей не зависит не только от одной твоей воли, но и от воли всего человечества, ведь так, сынок?
…Мотель «Глория» был для гулийцев в Москве чем-то средним между прифронтовым укрепленным штабом, гостиницей, госпиталем, местом отдыха, резиденцией для переговоров, вероятно, тюрьмой для подследственных, которых сюда доставляли в просторных багажниках «линкольнов» и в глухих железных салонах микроавтобусов, казино, публичным домом, тренировочной базой, авторемонтной мастерской, а также информационно-аналитическим и разведывательным центром, куда стекались данные о криминальной и политической (иные данные гулийцев не интересовали) ситуации в Москве. Здесь же принимались решения, которые или немедленно передавались на места (когда там могли обойтись своими силами), или же из ворот «Глории» на дикой скорости вылетали джипы с вооруженными бойцами, что почти всегда обеспечивало в общем-то немногочисленным в столице России гулийцам количественный и качественный перевес над их азербайджанскими, чеченскими, да, пожалуй, и русскими конкурентами.
Не раз Пухов предлагал руководителю Центра по борьбе с терроризмом ликвидировать осиное гнездо, но у того на сей счет имелась собственная теория, суть которой сводилась к тому, что у ос, когда их изгоняют из старого гнезда, неизбежно происходит цивилизационно-генетический сдвиг по фазе. В новом гнезде верх берут новые — младшего поколения — осы, куда более жестокие и безжалостные, нежели прежние зажравшиеся старшины. «Я знаю, чего можно ожидать от Нура и Сака, — утверждал руководитель Центра, — и не хочу иметь дело с новыми молодыми беспредельщиками».
Мотель «Глория» располагался чуть поодаль от многоярусной автомобильной развязки. Все подъезды просматривались и в случае необходимости простреливались. Застать гулийцев врасплох было практически невозможно. Разве что спустить им на голову непроглядной цыганской ночью спецгруппу на дельтопланах.
Пухов демонстративно остановил свой (братьев Хуциевых) джип примерно в ста метрах от мотеля. Он знал, что на въезде, как правило, дежурят русские продажные шкуры, и надеялся, что кто-нибудь из них позвонит в джип узнать в чем дело, он же, выдав себя за гулийца, попробует разобраться в обстановке.
Но никто не звонил. Мотель казался вымершим.
Майору Пухову это не понравилось. У него появилось чувство, что он не поспевает за событиями.
Сняв с предохранителя полюбившийся ему «Fovea», Пухов подъехал вплотную к закрытым воротам, требовательно засигналил. Из будки, не сказать чтобы вприпрыжку, к джипу вышел накачанный стриженый малый, определенно славянской национальности. Майор Пухов не жаловал этих, торгующих физической силой ублюдков. На их долю выпадала самая грязная и подлая работа. Когда малый приблизился к тонированному боковому окну, Пухов резко открыл его и харкнул прямо ему в глаза, рассудив, что нечего тому напрягать редкие мозговые извилины; похож он или нет на кого-нибудь из братьев Хуциевых, с которыми малый вряд ли был знаком лично, но наверняка знал в лицо, открывая им ворота мотеля.
— Ш-шта, с-сука! — злобно прошипел Пухов. — Н-нэ ат-крываешь? Твою маму е..!
— Так ведь это… сорвались все, — опешил, но стерпел малый. — Как услышали объявление, так и…
