всегда, всегда может сказать «да». Новой любви, новой музыке, шансу, что расставлены не все точки.
Прочитав мне этот рассказ, Ори потащила меня в Библейский зоопарк в Иерусалиме[126]. «Почему папа выбрал имя Цийон? – рассуждала она. – Он отправляет нас в Иерусалим![127] А где в Иерусалиме есть пантеры? Только в Библейском зоопарке!»
Я думала, что Офер выбрал имя Цийон в качестве отсылки к «Себе» Галилы Рон-Федер[128] – я знала, что эту книжку он тайком читал в детстве в иешиве[129]. Я подумала, что это его способ сказать: мол, Цийон уже повзрослел. И может быть, даже расстался с Батьей[130]. Начал жизнь с чистого листа, совсем другую. Но вслух я ничего не сказала. Мы часами бродили по Библейскому зоопарку, я увидела мальчика-экскурсовода, который походкой напоминал Матана, достала из кармана телефон и позвонила сыну, но он не ответил, уже в который раз, а Ори сказала: пусть у него будет свое пространство, мама. И предложила вернуться к логову львов, тигров и леопардов – все они, как выяснилось, считаются пантерами, – но я не понимала, чего она ожидает; думает, если будет стоять перед ними сколько надо, одно из животных откроет рот и расскажет ей, где Офер? Однако я ничего не сказала, а потом она спросила: ты знала, что папа как-то раз повел меня сюда вместо школы?
И я такая: нет, не знала.
А она: он не хотел, чтобы ты нервничала из-за того, что я пропускаю уроки.
Я обиделась: чего это вдруг я бы нервничала? Но через несколько секунд сказала: да, нервничала бы.
Она засмеялась и сказала: мне страшно не хватает разговоров с ним, очень не хватает возможности пойти с ним на балкон, посоветоваться обо всяких мелочах.
А я сказала: и мне.
А она: мне не хватает сообщений, которые он присылал мне по телефону.
А я: например, «я давно тебе не говорил, как сильно я тебя люблю».
А она: о, «я так горжусь тобой, что ты такая, как есть».
А я: еще мы с ним танцевали в гостиной, мне так этого не хватает…
А она: под «Super trouper»[131].
А я: под «Cotton-Eyed Joe»[132].
А она: я скучаю по его «слову атеиста» за ужином по пятницам[133].
А я: скучаю по пятничным ужинам.
А она: после этих ужинов мы ходили гулять и смотрели на звезды – вот этого не хватает.
А я подумала, но не сказала: мне не хватает чего-то, что трудно описать словами, может быть… контекста? Чувства, что все, что я делаю, даже если я сплю с другим мужчиной, имеет отношение к Оферу…
Потом подумала: еще мне не хватает определенности, я хочу хоть что-нибудь знать определенно…
И тут же подумала: если я произнесу это вслух, то разревусь. А разреветься перед своей дочкой – это совсем не то, что реветь одной, ночью, когда, перебирая каналы, из всех фильмов мира ты попадаешь на тот, который Офер любил больше всего, – «Малхолланд драйв», и ровно на тот эпизод, когда певица запевает «Llorando», и на щеке у нее блестит слеза.
И Ори – сколько ума у этой девочки! – обняла меня за талию и сказала: я знаю, мама, тебе кажется безумием, что мы пришли сюда, но если каждый папин рассказик – это кусочек пазла, может, в конце концов мы сумеем собрать его целиком и понять, где папа?
И я сказала: дай Бог, дочка.
Она сказала: хорошо, что папа не слышит, как ты сейчас сказала «дай Бог».
Так мы и стояли перед клеткой с пантерами, пока по динамику не объявили, что зоопарк закрывается.
Рассказ № 49 тоже заставил нас отправиться в путешествие.
ПОВТОРЯЮЩИЙСЯ СОН О НОА ЭЛЬКАЯМ
Мне снова снилась ты. Мы ехали на такси из торгового центра в Гадаре в Центральный Кармель[134]. Нам по двадцать. И одновременно – по сорок восемь. Мы во флотской светлой форме, но у тебя вокруг глаз морщинки, а я седой. Остановились на углу Сдерот-ха-Наси и Дерех-ха-Ям, где был паб с бильярдными столами, и за секунду до расставания ты спросила: как ты? Было видно: тебе и правда интересно, – и я ответил: одинок. Протянул руку – обнять. Ты отпрянула. Конечно. Я должен был понимать, что ты отпрянешь. Даже во сне.
И все же, проснувшись, хочу спросить: как ты?
В «Фейсбуке» Ори нашла любовь юности Офера (ее настоящее имя было Пуа Охайон[135]. Офер почти не рассказывал о ней. А когда рассказывал, не упоминал никакой романтики) и договорилась встретиться с ней в субботу.
По дороге в Хайфу она сказала мне: тебе наверняка не хочется встречаться с первой девушкой папы. Но мы ведь договорились, что пробуем все возможности, правда?
Я кивнула и подумала: да какая разница. Главное, что мы с тобой проводим время вместе. А когда мы проезжали мимо пальм в Атлите[136], я вспомнила, как однажды мы ехали к друзьям в Хайфу и начался ливень, и именно в этом месте Офер свернул направо и сказал: Нахаль-Келах[137]. И мы поползли по петляющей дороге к кибуцу «Бейт Орен», пока наконец не добрались до мостика, тут Офер припарковался и сказал мне: пойдем. А я такая: да тут потоп. А он: в том-то и дело, что потоп! И еще: возьми мою куртку. Мы вышли из машины и встали на мосту, под которым бушевал поток, и Офер сказал: вау, а потом: Нахаль-Келах так бушует только раз-два в году! А бывает, что в нем вообще нет воды! И я сделала вид, что нахожусь под впечатлением, как и он, хотя я мечтала вернуться в машину, к печке, и не могла избавиться от ощущения, что стала невольной участницей какой-то реконструкции: что когда-то здесь, на этом мостике, с ним рядом стояла другая женщина и они вместе смотрели на этот ручеек, который только в нашей пересыхающей стране могут назвать рекой.
– Как ты думаешь, папа и правда был одинок? – прервала мои воспоминания Ори.
Я вздохнула. С тех пор как Офер исчез, я иногда так вздыхаю – как старушка. Как моя мама.
По радио передавали «Зеленую волну» – песни, которые просят поставить солдаты, и я вспомнила, как мы с Офером всегда смеялись, что эти песни на самом деле заказывает какая-нибудь сотрудница «Армейской волны», иначе как бы все солдаты всех подразделений армии в едином порыве выбирали одну и ту же песню – «Белым по белому» Дана Торена?
– Вокруг папы всегда были люди, которые его
