лошадки, на стене – / Картонка с надписью: на свадьбу – вам туда».
Я знала, что через несколько секунд будет припев, который мне сейчас слушать опасно[146] – потому что, как однажды процитировал мне Офер (поэта, имя которого я забыла), «Музыка – это приманка на удочке, которая заброшена в омут нашей души и вытаскивает оттуда все, что там затонуло», – так что я выключила радио до того, как опасный для меня припев начнется, и сделала то, что психолог Ами рекомендовал делать, когда боль угрожает стать нестерпимой: я представила себе, как мы приходим домой и выясняется, что Офер все это время ждал нас там, на нем белая футболка, он не скажет ни слова, только сожмет меня в объятиях и не отпустит целую неделю.
Наутро я отвезла Ори на центральный автовокзал Модиина – оттуда она поедет на автобусе до своей военной базы. По дороге ей позвонили. Она знает, что я терпеть не могу, когда она болтает с подружками, пока я веду машину, так что она уже приготовилась нажать «отклонить звонок» – и вдруг:
– Здравствуйте, Пуа, – сказала она, – сейчас включу громкую связь. Мама тоже в машине.
– Здравствуйте, Пуа, – сказала я.
– Привет вам обеим. Я звоню, потому что… вчера вы спросили, снится ли мне Офер, и я ответила, что нет. Потому что он мне правда не снился. Но сегодня ночью вдруг приснился. И это был такой… странный сон, что мне надо рассказать его кому-нибудь. Ничего, что я звоню?
– Конечно, – ответила я. – Все равно мы застряли в пробке…
– Так вот, мне снилось, что мы с Офером стоим и смотрим на течение Нахаль-Келах. Один раз такое действительно было. И вдруг он наклоняется с мостика, чтобы получше рассмотреть воду. И падает. Но во сне это его вообще не напрягло. И хотя течение сильное, а он в одежде упал в бурные волны, он радостно мне кричит: Пуа, давай тоже, не пожалеешь! А я не могу решиться. Потому что из воды торчат камни довольно угрожающего вида. Течение уносит его вниз, и я думаю: не страшно, ведь «все реки текут в море»[147]. Потом вдруг я еду на машине, на которой мы тогда ездили, на красном «фиате-уно» – это машина моей мамы, – еду к морю, паркуюсь на стоянке около ресторана «Camel», только вместо «Camel» на этом здании написано «Paradiso», а потом конец эпизода – и следующий кадр: я сижу на берегу речки, которая на самом деле не рядом с «Camel», и жду, когда Офер придет. Но он не приходит. И с каждой секундой я все больше и больше боюсь, что его унесло куда-то еще и я жду не там.
– И?
– И все. Дальше я не помню. Извините.
– Да ну, за что вы извиняетесь.
– За то, что не могу вам помочь.
– Кто знает? Каждый такой кусочек – это еще одна деталька пазла.
– Вы дадите мне знать, если будут какие-нибудь новости?
– Конечно. А вы дайте нам знать, если будут… еще сны.
Мы доехали.
Крепко обнялись в машине. Ори обхватила меня руками, как будто я маленькая девочка.
Не уходи, хотелось мне сказать.
Уйди в самоволку, хотелось мне сказать, я напишу тебе записку, как папа писал, когда ты не хотела идти в школу: «Военнослужащая Ори Раз не прибудет сегодня в часть по не зависящим от нее причинам».
Но вместо этого я сказала ей то, что она, конечно, хотела услышать:
– Мне кажется, папа обращается к нам через сны других людей. Мне кажется, он просит, чтобы мы не сдавались.
– Мы ни за что не сдадимся, – ответила она. Твердо. Но в то же время слегка нетерпеливо. Потому что ей уже хотелось проститься. Пойти общаться с ровесницами.
– Не забудь, в маленьком отсеке бутерброды, – сказала я.
– Не забуду.
– И поговори с братом.
– Конечно, – сказала она.
Она вышла из машины. Открыла багажник. Достала свой баул. Взвалила его на плечо и пошла к станции, высокая и красивая, как ее папа, и ни разу не обернулась.
Февраль 2018 г.
Стыдно признаться, но в конце концов мы просто опустили руки. Сколько можно рассматривать одни и те же альбомы и перечитывать рассказы, которые ты уже знаешь наизусть, ездить по каким-то мутным следам в детскую игровую комнату в Большом торговом центре в Хайфе, в винодельню в Кфар-Виткин[148], на пляж Гааш[149], в лес Бен Шемен[150], на Масаду[151], к Дельфиньему рифу?[152] Да, до Эйлата мы тоже добрались.
Как-то раз в субботу Ори сказала мне:
– Мамочка, у меня в армии была тяжелая неделя. Какой-то лузер из ремонтной части угнал БТР и пытался свалить на нем домой. Ничего, если в этот раз мы не… будем искать папу? Может, займемся чем-нибудь другим?
– Чем, например? – спросила я, стараясь скрыть облегчение.
– Не знаю. Может… моя подружка была на одном мастер-классе, называется «Ритм сердца».
– Духовные практики – это папино, не мое.
– Нет, ну мам, там лишь все садятся в круг и барабанят. Если я правильно поняла, идея в том, что игра на барабане помогает вернуться к своему внутреннему ритму, если ты с него почему-то сбился.
– Хорошо.
– Что – хорошо?
– По-моему, это чушь, Орики, но давай попробуем.
На следующий день мы пошли на мастер-класс. И стучали в большие барабаны, которые раздал ведущий. Мне ни секунды не казалось, что это «помогает мне вернуться к моему внутреннему ритму». Мне казалось, вообще нет шансов, что я вернусь к своему внутреннему ритму, пока не узнаю, что случилось с Офером и пока Матан не начнет снова со мной разговаривать. Но ведущий мне понравился: этакий викинг с длинными волосами, собранными в хвостик, в футболке с прорезями на плечах, с немного грустными глазами. Было видно, что этот мастер-класс ему нужен не меньше, чем нам, и я получила удовольствие – незамысловатое удовольствие от прикосновения ладони к натянутой коже барабана, от математического расчета в такте, от редких мгновений, когда всем людям в круге удавалось поймать один и тот же ритм – я даже впервые за долгое время почувствовала себя частью чего-то большего… Удовольствие от тех редких мгновений, когда мне удавалось увлечься барабаном настолько, чтобы отогнать свои навязчивые мысли…
А больше всего я радовалась тому, что моя Ори была в восторге. Она встала и начала танцевать вместе с барабаном. Высоко заносила ладони и опускала их на натянутую кожу, как будто она Шломо Бар[153].
После мастер-класса я почувствовала, что не могу просто вернуться домой, что все
