мертвым; некоторые раненые жутко завыли нечеловеческими голосами.
Маузер Савицкого бил во все стороны; к его резким ударам присоединились частые хлопающие выстрелы браунингов. Нападающие ответили беспорядочной трескотней винтовочных выстрелов. Многие стражники метнулись назад, побежали в разные стороны. Дуэль началась… Но слишком неравны были силы: трое с револьверами, против сотни с винтовками…
– Назад, скоты! Отдам под суд! – завопил исправник на струсивших стражников.
– Господин становой, ведите людей на штурм! – приказал он.
– Вперед! – взревел, как буйвол, становой, не двигаясь с места на место.
Атака снова была отбита.
– Ложись и отползай! Стой! Беглый огонь! – бестолково командовал исправник.
Началась перестрелка. В залпы винтовок вплетались резкие очереди маузера; из гумна со всех сторон слышались револьверные выстрелы.
Калугин и Гуревич стреляли, перебегая вдоль стен, создавая этим впечатление, что в гумне находится по меньшей мере несколько десятков человек.
– Сколько их там? – обратился озадаченный исправник к становому.
– По-видимому, целое гумно набито ими, ваше высокородие!
– Но что за черт! Не слышно никаких воплей раненых, эти люди неуязвимы!
Савицкий спустился с осети и залег у стены.
Стражники стреляли беспрерывно, наугад. Пули решетили гумно, но ни одна не задела смельчаков.
Жители села спросонья выбегали из своих дворов, выпускали скотину, разбегались кто куда.
Шальные пули летели повсюду. Казалось, карательный отряд ворвался в спящее село. Дворовые собаки, забившись под клети, отчаянно скулили; некоторые, выскочив из дворов, мчались, поджав хвост, в разные стороны.
По селу взад и вперед скакали стражники; стараясь преодолеть свой страх, не зная что делать, они бестолково метались по селу, орали, ругались. Один из них налетел на телегу; мужик спасал наспех уложенное добро; на крутом повороте телега перевернулась. Наскочивший стражник полетел в канаву.
– Караул! Убили! – закричал он благим матом.
– Ратуйте, кто в бога верует! – неслись вопли со всех концов села…
– Господин становой! Отправляйтесь туда и уймите эту взбесившуюся сволочь, – распорядился исправник.
– Эх! Будь в селе хотя бы пять моих людей с револьверами, можно было бы устроить всем им баню, – думал с досадой Савицкий.
– Прекратить пальбу! – послышалась команда исправника.
Наступила тишина. Первые проблески утренней зари занялись на востоке.
– Последняя заря, – вздохнул Савицкий.
– Господин Савицкий! – громко произнес исправник, подвинувшись несколько шагов вперед. – Предлагаю начать переговоры!
– О чем будем говорить? – ответил Савицкий.
– Разумеется, о вашей сдаче и ни о чем другом…
– Ну что же, господин исправник, получайте сдачу! – щелкнул выстрел, пуля пробила фуражку исправника, оцарапала кожу, фуражка слетела с головы.
– Ранил, мерзавец! – визгливо закричал исправник, схватившись за голову. На гумне раздался дружный хохот.
– Господин становой! – заорал с пеной у рта исправник…
– Он в селе, ваше высокородие, – крикнул голос сбоку.
– Вызвать немедленно из города роту солдат с пулеметами! – прокричал исправник.
Двое стражников бросились к лошадям и умчались полем в направлении города.
Во время этой сцены переговоров позади гумна подползали стражники-чеченцы Анга Амерханов, Каин Идрисов и Ганзазов. Им удалось подобраться и залечь у передних углов гумна; изнутри лежали кучи мусора, остатки соломы, сметенные сюда при уборке гумна. Это обстоятельство помешало осажденным заметить этих стражников.
Перестрелка постепенно утихла. Исправник решил ждать подкреплений. С наступлением рассвета и приходом солдат последняя надежда на спасение была бы потеряна. Это было настолько очевидным, что окруженные почти одновременно предложили пойти на прорыв. Они обнялись, сознавая, что идут на верную смерть. Калугин подошел к воротам. Савицкий и Гуревич приготовились к броску вперед.
– Открывай! – скомандовал Савицкий.
Калугин рывком открыл ворота настежь, разом все трое выскочили за ворота, стреляя из револьверов перед собой.
Противник на секунду опешил от неожиданности. Из-за левого угла выскочил стражник, прицелился в спину Савицкого. Гуревич увидел его и бросился навстречу выстрелу. Тяжело охнув, он упал к ногам повернувшегося Савицкого. Быстрым движением маузера Савицкий сразил стражника Ганзазова. Затрещали выстрелы. Смертельно раненный, Калугин успел крикнуть:
– Саша! Справа за углом!
Оттуда высунулся ствол винтовки. Савицкий круто повернулся, но… пробили часы урочные… грянул выстрел… Пуля пробила ему череп. Стрелял из-за угла Анга Амерханов.
Поник головой юный герой, колена подкосились; не выпуская маузера, упал он ничком, обнимая родную землю.
Враги продолжали стрелять в тела убитых. И мертвые они были им страшны! Только с рассветом решились полицейские подойти к мертвецам, заглянули с опаской на гумно. Каково же было их изумление, когда они убедились, что только три человека сражались всю ночь против целой сотни… Исправник спохватился:
– Господин становой, распорядитесь сообщить в город, что подкрепление не нужно!
С полдороги солдаты были возвращены в казармы. Взошло солнце, наступило 30 апреля 1909 года. Кровавое утро в истории белорусской земли!
– Господин становой, произведите тщательный осмотр гумна, прикажите обыскать одежду убитых, – распорядился исправник.
Против ожидания обыск дал скудные результаты. Денег и ценных вещей не оказалось; из карманов извлекли записные книжки с непонятными записями, вырезки из газет, мелкие монеты; на гумне нашли скудные запасы пищи, книги, какие-то лекарства и больше ничего.
– Странно, – произнес смущенным тоном становой, – если не считать этого великолепного маузера, то, собственно говоря, нет никаких прямых доказательств, что среди убитых находится сам Савицкий.
– В самом деле! Савицкий ворочал сотнями тысяч, а это какие-то нищие. Кто из вас видел Савицкого? – обратился исправник к полицейским. Те толкались вокруг, суетились, стараясь всмотреться в черты лица убитых, но никто не мог сказать что-либо уверенное.
– Как будто бы он, а может быть, и не он?
Никто из них не видал Савицкого в лицо.
– Где хозяин гумна? Привести его, подлеца! И доставить того сообщника!
Из села к гумну бежали толпы людей.
– Оцепить и не допускать их близко, – крикнул исправник. – Господин становой, будьте осмотрительны, среди этой толпы могут появиться разбойники, – внушительно предупредил он.
Конные стражники задержали бегущих жителей.
Привели Прокопа Пенязькова.
– А где же второй сообщник? – спросил исправник.
– Сию минуту приведут, ваше высокоблагородие, – сказал подошедший волостной старшина.
– Ну-с, голубчик, что скажешь об этих? – указывал исправник на трупы, обращаясь к Пенязькову. Прокоп дрожал, как осиновый лист, зубы стучали у него непроизвольно, как у загнанного волка; вместо слов он издавал какие-то невнятные звуки.
– Что, сукин сын, язык у тебя отнялся? – с угрожающим видом подошел к нему становой. Позади в толпе заголосили женщины.
– А где же четвертый? – неожиданно выпалил Пенязьков.
– Какой четвертый? – изумился становой, отступая от мужика.
– А их же было четверо! – уцепился Пенязьков за этого четвертого, отсутствующего среди убитых, в надежде найти хоть какой-то непосредственный выход для себя.
Среди стражников произошло замешательство. Исправник и становой стали оглядываться, раскрыв рты от неожиданного заявления Пенязькова.
– Морочишь голову, скотина! – не утерпел становой и дал затрещину крестьянину.
– Ей
