сказала Рита, влезая в комбинезон.
– Пап?
– Привет, солнышко.
– Я сто лет пытаюсь с тобой связаться!
– Прости. Никак не мог…
Голос его звучал хрипло, как будто папа только что плакал.
– Папа? Я говорила с Умой. Ты там как?
В наступившем молчании я услышала, как Рита надевает сапоги и тихонько прикрывает за собой дверь.
– Бывало и лучше, – негромко произнес он наконец.
– Наверняка для тебя это стало большим потрясением, – сказала я как можно бережнее.
Я не могла даже представить, как это знание могло отразиться на нем, – и знала, что, если не спрошу, он сам не скажет.
– Наверное, нечему было так удивляться. В Раме всегда было что-то такое, неприятное. Но такого я от друга семьи уж точно не ожидал. Может, поэтому… – Он не договорил фразы.
Я услышала, как он сморкается. Ох, как мне хотелось сейчас быть с ним рядом, поддержать его.
– Ума еще не вернулась? – спросила я.
– Нет.
– Ох, пап, мне так жаль. А может, простишь ее, а? Приехал бы такой в ашрам и, прямо как в ромкомах, признался бы ей в невянущей любви.
– Я уже ее простил, – тусклым голосом отозвался он.
– Тогда не понимаю. В чем проблема?
– Разве ты с ней не разговаривала?
– Ну да, вчера ей звонила.
– Ты так спокойно это принимаешь. Спасибо тебе. Спасибо, что понимаешь, почему я никак не мог рассказать ни тебе, ни ей раньше.
– Что? Разве это не Ума тебе рассказала, как Рам напал на маму? – растерянно спросила я.
– А… да, рассказала.
Голова у меня окончательно пошла кругом. Я подошла к окну и раздвинула занавески, за которыми показался краешек неба, усыпанного тысячами мелких, точно булавочные головки, звезд. Я судорожно пыталась понять, что происходит. Папа никак не мог знать про Рама и маму. Но знал о чем-то еще, тоже связанном с мамой. И скрыл это даже от Умы. Что-то плохое, по-настоящему плохое, раз она бежала в ашрам.
– Папа, ты о чем?
– Зря я это.
– Ну ладно уже. Пожалуйста, расскажи в кои-то веки!
Я слышала, как он нервно сглотнул. А потом прокашлялся:
– Это касается твоей мамы. И несчастного случая.
Сердце у меня в груди забилось болезненно и глухо. Холодные яркие звезды, казалось, засияли еще ослепительнее, точно предупреждали меня, передавали сигналы азбукой Морзе.
– Что ты имеешь в виду?
– Это не был несчастный случай. Семья твоей мамы просто хотела, чтобы я всем так говорил.
Я крепче стиснула телефон.
– Майя, я даже не знаю, как и сказать. И от всего сердца хотел бы, чтобы мы говорили сейчас лицом к лицу. Но ты должна знать.
– Что знать? – повторила я.
Папа молчал так долго, что я уже думала – повесил трубку. Но потом он снова откашлялся:
– Твоя мама… твоя мама покончила с собой.
Мир покачнулся.
– После возвращения из отеля… – прошептала я.
– Через пару недель. Я никак не мог понять, почему отпуск спровоцировал у нее приступ депрессии. Думал, может, потому что по сравнению с ним обычная жизнь казалась еще тяжелее обычного.
– А спросить тебе в голову не пришло?
Голос у меня звучал, точно откуда-то издалека. Точно принадлежал вовсе не мне. И мысли мои тоже мне не принадлежали. Я уплывала куда-то прочь от них, прочь от себя самой, глядя на все из невозможной дали, толком даже не замечая.
– Она не отвечала. Несколько недель пролежала в кровати. А потом как-то взяла и встала. Приняла душ, надела любимое платье. Мне надо было уйти на рабочую встречу, и она сказала, что сама за тобой присмотрит. Но когда я вернулся…
Где-то вдали завыла собака.
– …ее уже не стало. А ты сидела рядом и пыталась ее разбудить.
Я тяжело осела на пол, даже через свитер ощущая неровности деревянной стены за спиной. Сейчас это было единственное, что я знала точно.
– Майя? Скажи что-нибудь.
– Я… я…
– С тобой все в порядке?
– Не знаю.
– Мне не следовало оставлять вас двоих наедине.
– Да, – сказала я. – Не следовало.
И повесила трубку.
Несколько мгновений я не двигалась, словно бы зависнув в порожденной шоком оцепенелой немоте. Заледеневшая, как весь мир вокруг. А потом в руках у меня началось покалывание. Сердце забилось, как отбойный молоток. И, словно бы в компенсацию за эти мгновения неподвижности, все кругом вдруг понеслось вскачь. Я кое-как поднялась на ноги и, пошатываясь, бросилась в ванную, где меня неистово, до слез вывернуло наизнанку.
34
Ночь была темным калейдоскопом обрывочных образов. Разбивающиеся о берег волны. Рука, до боли сжимающая мое предплечье. Белая, наглухо запертая дверь. Кто-то подбрасывает меня на коленках, вверх-вниз, вверх-вниз, пока радостный восторг не сменяется тошнотой и укачиванием, а они – одуряющим страхом. Я проснулась, хватая ртом воздух, точно тонула и с трудом вырвалась на поверхность. В голове роились спутанные видения, я сама не знала, что там правда, а что – лишь плод моего воображения. Потом все исчезло, и я осталась во тьме – лежать и слушать вой ветра за окном.
Судьба не забрала маму от нас прежде срока, она сама решила нас покинуть. Не было ни аварии, ни посещений больницы, чтобы сказать последнее «прости». А папа все от меня утаил, хотя и обещал полную откровенность. Я лежала в постели, и мысли мои все разматывались и разматывались, точно магнитофонная пленка в сломанной кассете. Заснуть не получалось. Наконец я поднялась и оделась.
Холмы тонули в фиолетовых тенях, на бледно-розовом небе висела маленькая кособокая сфера луны. Я вывела снегоход и поехала навстречу рассвету. Довольно скоро двигаться дальше стало невозможно – из сугробов торчали острые камни, с обеих сторон уходили вверх горные кручи. Я остановилась и заглушила мотор. Вслушалась в шум несущегося с гор ветра, странные, пронзительные крики птиц, в свое хрипловатое, судорожное дыхание. Звуки жизни.
Я все еще ощущала глубочайший шок от того, что мамы в этом хоре жизни не было. Стремительное переписывание моей истории отзывалось, звенело во всем. Вся моя жизнь до сих пор определялась маминой смертью. И то полое, пустое чувство в груди, как будто меня выскребли, – тоже из-за нее. Я лишилась всего того, чему матери учат дочерей. Ну, например, что если мужчине ты не нужна такая, как есть, он тебе тоже не нужен. Мне потребовалось тридцать лет, чтобы додуматься до этого самой.
Разве я не стою того, чтобы жить ради меня?
Бросив работу в ресторане и вернувшись к папе, я долго лежала в постели, хладнокровно обдумывая разные способы покончить с собой. Лезвием по запястьям. Передоз таблеток. Задохнуться от
