ориентация на Возрождение и «чистую» классическую форму в искусстве объясняется популярными в научной среде межвоенных лет спорами о разного рода «поновлениях» — revivals, survivals, renewals, renascences, — периодически переживавшихся в целом консервативной и склонной к стагнации средневековой культурой. Не уверен, что такой взгляд, каким бы эрудированным он ни был, что-то объяснит в средневековой астральной иконографии.
* * *
В какой мере формировавшийся астрологический способ мышления характерен для круга Фридриха II? Этот государь не меньше других был уверен в значении науки о небе для создания целостной картины мира, для выработки новой светской системы знаний. Астрология имела и вполне конкретное политическое содержание, и даже, если можно так выразиться, стратегическое значение.
Несколько эпизодов может это проиллюстрировать. В 1247 году во время осады Пармы, пишет хронист Роландин Падуанский, Фридрих II заложил напротив непокорного города, некогда служившего императору верой и правдой, новый город и дал ему символическое имя Виктория («победа»). Строительство было начато при восхождении Овна: этот знак принадлежал Марсу, противнику Венеры, считавшейся покровительницей Пармы. «Так, думал он, удача покинет непокорных пармцев»[493]. Еще раньше, в 1239 году, по сообщению того же критически настроенного хрониста, Фридрих II «привел войско вместе с падуанским карроччо в Кастельфранко в марке Тревизо. Время отступления он выбрал согласно совету своего астролога, магистра Феодора, который встал с астролябией на крыше городской башни и, как говорили, ждал, когда взойдет первый декан, или “гороскоп”, созвездия Льва, а Юпитер, по его словам, уже находился в нем. Но через астролябию он этого увидеть не смог, поскольку было облачно, поэтому, если позволено сказать, в своем выборе он ошибся, ибо Юпитер не находился в созвездии Льва, и восходил тогда не Лев, а Дева. Итак, поскольку домом (покровительствующим знаком. — О. В.) похода было созвездие Скорпиона, т. е. дом, третий по счету, именно оно и повлияло таким образом, что в конце концов войско или император, по чьему приказанию [предсказание] было сделано, встретили препятствия, как будто это все подстроил хвост Скорпиона, как говорят, лживый и ядовитый»[494].
Такие пассажи рассказывают не только об «обыденности» астрологии в политике Фридриха II, но и о понимании ее основных категорий в образованной итальянской среде. Роландин использовал термин facies для обозначения так называемых paranatellonta, или «деканов» знака Зодиака, о которых нам еще предстоит говорить[495]. Феодор мог бы сделать выбор (элекцию) и без астролябии, но он ошибся на целый месяц, что удивительно для официального «философа» двора и ученика Ибн Юниса. Не следует, правда, забывать, что наш информант — гвельф. Астрологические ошибки, профессиональный уровень астролога, с которым спорит хронист, становятся частью политической, философской и религиозной полемики. Вредоносные качества хвоста скорпиона были хорошо известны вне технического языка астрологии, но это только облегчало астрологическое использование этого образа в текстах и ситуациях, не имевших к гаданиям никакого отношения. На коронационном плаще императора Генриха II (1002–1022) изображено звездное небо, подвергшееся некоторой «христианизации», но основанное на «Аратее». Астрологическое содержание его иконографической программы ограничивается фразой: «Здесь пусть астролог побережется», astrologus hic sit cautus, рядом с созвездием Скорпиона[496].
Подобный случай известен нам в передаче Гумберта из Романса, генерального министра ордена доминиканцев. Он рассказывает о диспуте между Феодором Антиохийским и доминиканцем Роландом Кремонским, произошедшем в императорском военном лагере под стенами Бреши осенью 1238 года. «Брат Роланд, весьма сведущий в философии и богословии, находясь в Кремоне, услышал от некоторых братьев, вернувшихся из лагеря императора под Брешей, что его философ очень смутил их своими философскими аргументами, на которые им нечего было ответить. Воспламененный любовью к своему ордену, он сказал: “Оседлайте мне осла” (он болел подагрой и не мог ходить). Это было сделано, и он прибыл в лагерь с несколькими братьями и попросил позвать философа. Услышав его, собрались многие знатные люди, хорошо его знавшие и почитавшие. Когда позвали философа, Роланд сказал: “Чтобы ты знал, что в ордене проповедников есть философы, я предлагаю тебе на выбор предложить философские вопросы для обсуждения или ответить на те, которые задам я”. Феодор предпочел сам задавать вопросы, и Роланд одержал над ним славную победу, слава и честь ордена были превознесены, а философ в последствии очень почитал Роланда»[497].
Мы не знаем, что обсуждалось на этом диспуте, но важны и известные нам детали. Феодор был астрологом, переводчиком Аристотеля и Аверроэса, philosophus imperatoris. Роланд Кремонский был первым доминиканцем, получившим самую престижную в Европе богословскую кафедру в Париже по предложению епископа парижского Гильома Овернского. Это произошло в кризисном 1229 году, сразу после университетской забастовки, на которую папство ответило буллой Parens scientiarum, ставшей учредительной хартией Парижского университета. В этот момент началась история научного восхождения доминиканского ордена, давшего впоследствии виднейших богословов.
Придворная элита и сам Феодор знали и уважали Роланда. Эта короткость в отношениях, а также текстуальные сходства в еще неизданном комментарии Роланда на Книгу Иова и «Введении» Михаила Скота позволяют предполагать, что Роланд стал одним из посредников между философией, продвигавшейся штауфеновским двором, и важнейшими школами Северной Европы, где Роланд подвизался в 1230-х годах[498]. Нам важно сейчас подчеркнуть, что астролог-философ выступает как публичная, политическая фигура, ответственная как за военные успехи своего мецената, так и за его интеллектуальное реноме перед лицом сторонников и противников.
Хроника Антонио Годи рассказывает, что Фридрих II, намереваясь покинуть вместе со своей армией Виченцу, попросил некоего астролога указать ему врата, которыми следовало воспользоваться для столь важного мероприятия. Уверив ученого, что он прочтет письмо, только покинув город, император приказал сделать пролом в стене, чтобы ввести гадателя в заблуждение, доказать его шарлатанство. Ответ астролога («Король выйдет через новые врата») вызвал восхищение государя[499]. Такой exemplum типичен для того времени: участие в нем монарха возвышало в сознании слушателей и читателей престиж астрологической науки. Общество, не то чтобы поголовно бежавшее к астрологам за советами, кажется, склонялось к тому, чтобы придавать некую «пророческую» ценность тому, что они говорили в некоторых ситуациях, даже если это были неблагоприятные, политически некорректные пророчества.
Таково, например, стихотворение, приписанное в XIII веке Михаилу Скоту. Согласно одной из рукописей, подеста́ и знатные граждане Болоньи в 1231 году попросили его дать астрологический прогноз для судеб непокорных императору городов Ломбардской лиги. Лаконично, но красноречиво Михаил описал падение всех крупнейших противников гибеллинов. Несмотря на сомнительность авторства, присутствие этого текста в самых разных рукописях, в частности у Салимбене, свидетельствует о том значении, которое придавалось подобным «пророчествам» в обществе[500].
В 1235
