видели, точнее, видели на Сашином месте что-то неопознанное и жалкое, что-то, что лучше пока не трогать. Саша плохо слышала рассказываемое на уроках, и, хотя она продолжала читать учебники, многое из школьного росло над ней все выше и выше, все недосягаемее. При этом в Саше почти не было жизни, чтобы переживать из-за собственного отупения. В те октябрьские дни Саша была практически завершенной, практически шагнувшей в точку, где она должна была стать собой.
Дома становилось все шумнее, там каждый вечер взрывались мать или Женя, чаще всего друг за другом. Например, мать была недовольна чем-то в Жене, спрессовывала свое недовольство кирпичами и бросалась ими в него. Сначала Женя терпел, но когда кирпичей становилось слишком много, они набивались в Женю, как в строительный мешок, и тогда его разрывало изнутри – случалось то, что в их семье называлось истерикой, когда выкрикивалось все злое и тревожное, звуками, не обточенными до слов. Могло быть и наоборот, когда в Жене сначала дребезжало, потом тряслось и только после этого выкрикивалось, и все это попадало в мать, всегда напряженную и готовую лопнуть. Она не терпела Жениных истерик, боялась их и пыталась отменить прямо в моменте, прямо здесь, сейчас, пусть уходят, перестань орать, возьми себя в руки, чего ты рыдаешь, успокойся, успокойся, успокойся!
К концу октября, когда Саше было еще плохо и слабо, Женя раз в неделю стал ходить с матерью в Суворовку, потому что через школьную медкомиссию мать получила направление, после чего Женя получил диагноз, и вместе они получили давящую необходимость бывать в психушке. Тогда же Саша начала оседать после уроков в библиотеках, школьной и городской. Она ничего не знала про Женю, не знала, как называется то, что в нем бурлит: мать огрызалась и у нее нельзя было спрашивать о таком, а Жене просто ничего не говорили, и Саша стала искать в книгах. Она быстро поняла: там, куда ей можно, нужных книг нет, а есть только популярные книги по психологии, они совсем не о том, они про чьи-то надежды и страхи, а не про то, что вырывает из людей куски. Для того чтобы найти нужное, Саше требовался ориентир, какая-то точка, из которой можно было к этому нужному подпрыгнуть. Поэтому однажды Саша спросила Женю, что он чувствует, когда приходит то, с чем он не может справиться.
– Становится стыдно и страшно, – ответил Женя.
– Как будто, знаешь, Саш, вот есть змеи, ядовитые, они внутри, сначала в змеиных яйцах, потом вылупляются, – ответил Женя.
– Я это чувствую, как они лезут, и мне становится еще страшнее, особенно если мама… становится стыдно, страшно, – ответил Женя.
– Эти змеи начинают кусаться, как будто по-настоящему, но мне не то чтобы больно, мне… Саш… страшно, стыдно, – ответил Женя.
– С-с-с-с-с… ст-ст-ст… – Женя пытался еще что-то ответить.
Женя замолчал. Он стал булькать и дергаться, как больная собака. Он смотрел на Сашу так, будто его кто-то душит и Саша должна этого кого-то убрать. Она села рядом и обняла Женю. Женя заплакал, без истерики, слезы просто потекли, щеки просто стали мокрыми. Саша поняла, что все слова, которые были у Жени, застряли в его горле. И что даже этих слов, могущих что-то описать, было совсем, совсем немного.
В начале ноября перед школьниками запрыгали долгие выходные, а перед Сашей – домашнее сидение за уроками, «наверстывание упущенного» и «закрашивание пробелов». Тогда же в Саше зашебуршало оживание после долгой болезни, запрыгали маленькие, пока немногочисленные силы, и она сразу же пошла наверх, в старый город, где не была уже три месяца, по которому скучала так сильно, что, приблизившись к лесополосе, почувствовала, как желудок скручивается в жгут. Саша понимала, что не дойдет до утеса, и останавливалась, чтобы посидеть на каскадовых ступеньках, шесть или семь раз вместо обычных двух.
Когда Саша пришла к санаторию, папиному санаторию, последнему санаторию, единственному неотказавшему органу старого города, к ней не вышел дядя Толик. И напарник, которому дядя Толик когда-то представил Сашу, тоже не вышел. На воротах – главных и для сотрудников – висели цепи и замки. На входной двери – табличка с надписью: «САНАТОРИЙ ЗАКРЫТ».
Никто не предупреждал. Твари. Суки. Не сейчас. Почему. Дядя Толик. Папа. Где вы все. Где.
Из Саши высыпались все силы, которые она скопила за последнее время. Она села на бордюр, потому что не смогла бы дойти до фонтана. Или хотя бы добраться до высокой ступени. Саша заплакала впервые за несколько лет, беззвучно, но очень мокро, обильно, неостановимо. Саша думала, надеялась, что, может быть, кто-нибудь придет и поможет ей подняться. Или хотя бы объяснит, что случилось. В голове вспыхнула фантазия: а вдруг она все еще болеет, вдруг это сон или не сон, то есть то, что она видела в своем потном бульоне. Но фантазия сразу погасла: было понятно, что это взаправду. Что Саше холодно и что воздух состоит из крошечных капелек. Что она здесь одна. Что никто не пришел через час. И через два часа тоже никто не придет. Саша вспомнила о Жене, вспомнила, что надо к нему. Встала и сползла вниз, по каскадной лестнице, через курортный бульвар, сквозь лесополосу, в маленький и замызганный Южный Ветер, который снизу, изнутри, был все-таки страшным и кусачим.
* * *
В самом конце июня, когда трава в южноветровских полях вытянулась на метр к солнцу и, иссохнув, упала к земле, радио цвело пахучим бурьяном, дикими розами и проникло своими цепкими лозами почти во весь юг. В соцсетях зажужжали скандалы, проклятья, но Саша так высмеивала всех ненавидящих, что и все авторы начинали над ними смеяться. «Ветрянка» не удаляла злобные цифровые плевки и игнорировала их, зато всегда отвечала на все приятное, переписывалась с фанатами и даже принимала стихи и рассказы от людей из других психушек в других городах.
Авторы «Ветрянки» перемещались от дома к психушке, туда и обратно, прыгали бусинами на веревке по одному и тому же маршруту и почти никогда с него не сходили, а все их информационное поле расстилалось в ветряночьих соцсетях. Тане, Игорю, Даше и Астроному казалось, будто теперь все вокруг только и говорят, что о психических расстройствах, будто еще немного – и им самим можно будет бесстрашно рассы́паться по всему городу и найти для себя занятия среди здоровых. Но Саша, облепленная бытовыми делами и необходимостью зарабатывать деньги, продавая и сдавая квартиры, много перемещалась по городу и видела, что не изменилось ничего. Трижды арендодатели говорили Саше, что сдадут квартиру только при наличии у
