и вздрагивает – он снова тугой, как диванная подушка.
«Я беременна!»
Она смотрит вверх – оттуда через пролом в крыше пробивается тусклый свет. Слышится звук падающих капель, и Жанна рассеянно думает, что снаружи идет дождь. Она опускает голову, но ниже предыдущего лестничного пролета ничего не видно, лишь холодная темнота.
«Жа-а-а-анна-а-а-а!»
Она застывает как изваяние. Голос доносится снизу.
Жанна вглядывается в промозглую бездну и слышит тихий шорох. Затем что-то тяжело шлепается. Потом еще раз. Будто кто-то медленно ковыляет в мокрой обуви, и эти звуки становятся ближе.
«Жанна!»
На этот раз голос звучит громче, и она, стряхнув с себя оцепенение, спускается на пару ступенек ниже. Тени начинают двигаться, из тьмы материализовывается сгорбленная фигура на четвереньках. Она медленно ползет вверх по ступенькам.
«Жанна?»
Холод сковывает мышцы Жанны – она с ужасом понимает, что перед ней Ирина. Та самая Ирина Воробьева.
Между тем ее бывшая подруга продолжает упрямо ползти вверх. Кисти и стопы отсутствуют, и кровоточащие культи оставляют на стылых ступеньках блестящие следы. Кровь темная, почти черного цвета, словно расплавленный гудрон.
Жанне страшно, она торопливо взбирается на следующую ступеньку.
Ирина, добравшись до лестничного пролета, поднимает трясущуюся голову. Спутанные седые волосы висят грязными сосульками, обрамляя сморщенное лицо.
«Зачем ты позвала меня? – хныкающим голосом говорит Ирина. Окровавленным обрубком она убирает прядь волос с лица. – Я сидела дома с детьми и собиралась ужинать».
«Прости меня», – выдавливает Жанна.
Она пятится, мысленно умоляя Ирину остановиться, но та упорно ползет вверх. Стало видно, что за ней что-то с усилием тянется, будто пристегнутое ремнем.
«Ты обманула меня», – бубнит Ирина.
Жанна кричит от ужаса – она видит ребенка. Посиневший и размякший, он волочится за матерью, все еще соединенный с ней осклизлой пуповиной. На животе младенца сидит крыса. Она деловито обнюхивает его холодную кожу, очевидно решая, с чего начать.
«Вы разрезали меня на куски», – не умолкает Ирина.
«Пожалуйста, прости меня! – кричит Жанна, из ее глаз бегут слезы. – Я так виновата перед тобой!»
Крыса внимательно смотрит на нее своими круглыми глазами-бусинками.
Жанна, задыхаясь от суеверного страха, поднимается наверх, ей кажется, что каждая ее нога весит по центнеру. Она торопится, но Ирина не отстает. Более того, с каждой секундой она становится все ближе и ближе. Мертвый ребенок подскакивает на каждой ступеньке, стукаясь о них своей бесформенной головой. Крыса цепко держится за синюшное тельце.
«Они съели моего ребенка. Они кормили меня моим сыном. А остатки кинули собаке», – с укором говорит Ирина.
«Оставь меня в покое», – умоляет Жанна.
Неожиданно она видит, что следующий этаж последний, и она оказывается на крыше. Вдалеке слышатся раскаты грома, кожу обжигает игольчатый дождь.
«Отдай мне своего», – просит Ирина. Сильный порыв ветра колышет ее рано поседевшие волосы. Ребенка уже нет – от него остался лишь ошметок на пуповине, волочащийся за женщиной. Вероятно, сам младенец остался на лестнице и им наконец занялась крыса.
«Отдай, отдай…»
«Нет! – визжит Жанна. – Нет, я никогда не отдам тебе своего сына!»
Она отступает, видя, что еще шаг – и она рухнет вниз.
«Отдай, – шепчет Ирина. – Это будет справедливо».
Она тянет к Жанне страшные обрубки вместо рук, и та захлебывается от крика. Одновременно она слышит детский плач – громкий и надрывный. И Жанна понимает, что это голос внутри нее. Это голос Димы.
«Почему он плачет? – недоумевает она. – Ведь он еще не родился…»
В это мгновенье Ирина наваливается на ее ноги. Жанна теряет равновесие, издает дикий крик, и они вместе летят в ледяную ночь…
Пронзительный голос Димы вырвал ее из очередного кошмара, вырвал, словно гнилой зуб без наркоза. Жанна подскочила, разлепляя тяжелые веки, мигом подхватила орущего сына и тут же замерла – в шаге от нее на карачках стоял Алексей. В какое-то мгновение Жанна даже подумала, что жуткий сон продолжается и это вовсе не Алексей, а Ирина в личине банкира.
– Какого хера тебе надо?! – процедила она, с омерзением глядя на него. В грязной, рваной, провонявшей потом рубашке, с отекшим лицом землистого цвета и болезненно сверкающими глазами, он напоминал опасного психа, чудом вырвавшегося из сумасшедшего дома.
– У тебя есть молоко.
Указательный палец Алексея с черной каймой под ногтем, словно дуло пистолета, уставился в бледную грудь Жанны, к которой прильнул ребенок.
– Тебя это никоим образом не касается, – отрезала женщина.
– Ты сама сказала, что у тебя есть молоко. – Банкир будто не слышал Жанну.
– И что, мать твою, я должна сделать?
Женщина сдерживалась из последних сил, чтобы не рявкнуть, – она боялась испугать Диму, который торопливо сосал грудь.
– Дай и мне немного, – попросил Алексей.
Жанне показалось, что она ослышалась.
– Тебе? Дать молоко?
Он кивнул и придвинулся ближе. От нестерпимого смрада, которое источало тело Балашова, у Жанны заслезились глаза, к горлу подступила тошнота.
– Ребенок все равно не выживет здесь, – бормотал Алексей, вплотную приблизившись к ней. – Ты должна дать хоть немно…
– Пошел вон! – зашипела Жанна. – Двинешься еще на сантиметр, я выцарапаю тебе глаза!
По рыхлому лицу Алексея скользнула тень беспокойства, затем он ухмыльнулся:
– Ты не имеешь права отказываться. Я… мы все равно возьмем то, что посчитаем нужным!
Он не заметил, как рядом внезапно оказался Рэд. И прежде чем банкир успел что-то предпринять, цепкая рука режиссера проворно ухватилась за шиворот липкой от грязи рубашки Алексея.
– Остынь, парень, – жестко сказал Локко.
Глядя, как он держит за шкирку Балашова, Жанне внезапно пришло в голову, что Рэд похож на хозяина, который схватил за ошейник своего невоспитанного пса. «Вонючего и грязного мопса. Потому что на бульдога ты не тянешь», – брезгливо подумала она.
– Убери лапы, старый мудак, – окрысился Алексей. Он нахмурился. Тряся заметно похудевшим брюхом, он поднялся и с ненавистью уставился на Рэда. Режиссер демонстративно вытер пальцы, которыми держал воротник банкира, об уголок своей сорочки. Она, в отличие от рубашки Алексея, была заметно чище.
– Оставь ее в покое, животное, – сказал Рэд.
– Смотрите, как мы заговорили, – скривил губы Алексей. Он не хотел связываться с режиссером, но и сделать вид, словно ничего не произошло, не позволяла гордыня. – Думаешь, отсидишься в сторонке? Так я тебе напомню слова этого психа за стеклом. Он сказал, что для тебя тоже кое-что приготовлено. Так что не обольщайся. А я просто хочу жрать, как и все, кто здесь находится! Это что, преступление?!
С равнодушным видом выслушав Балашова, Рэд сказал:
– Если голоден, съешь крысу.
Алексей что-то буркнул и нехотя отошел в сторону. Его взгляд словно невзначай остановился на трупике крысы, лежавшем в
