Рэд остановил свой выбор на нас. Мы не должны были сниматься в этом фильме.
Режиссер хотел огрызнуться, но промолчал. Его тонкие губы плотно сжались, напоминая едва заметный шрам.
– Этот Ох отличный стратег, – сказал Юрий. – Если бы не моя дочь – хрен чего бы он добился. А теперь и твоя мать здесь. Так что мы будем делать то, что от нас требуется.
Алексей снова взглянул на весы, сосредоточив взор на бронзовом изваянии, занимавшем правую чашу.
– Сколько весит эта фиговина? – спросил он.
– Ох говорил о двухстах килограммах, – вспомнил Рэд. – Может, он ошибается, но если это так, то ненамного.
Теперь Алексей с надеждой смотрел на режиссера:
– Этот Ох… он ведь не пояснил, что именно можно класть на чашу? Верно?
– Верно.
– Значит, теоретически можно допустить, что я могу положить туда… ну, камни. Или деревяшки.
Юрий покрутил пальцем у виска.
– Ты теоретический дурак, Карпыч, – устало сказал он. – Где ты возьмешь здесь камни или дрова? Сейчас спустится ведро с бутылкой, и ты сцедишь с себя еще пол-литра крови. Не забывай, за кино нужно платить.
Словно в подтверждение этих слов, люк на обитом сталью потолке сдвинулся в сторону, вниз стало опускаться ведро.
– Здесь свежая простыня, – объявил Рэд, как только оно коснулось пола. – Вода, памперс… и смесь для ребенка.
Пока Жанна ополаскивала сына и меняла ему памперс, Рэд притащил ведро с нечистотами. В него же полетели грязные обрывки простыни и загаженный памперс. Алексей, помедлив, поднял с пола обгрызенный трупик крысы и также отправил его в ведро. Послышался хлюпающий звук.
Как только «туалет» прицепили к тросу, он мгновенно взмыл к потолку, но пленников ждала еще одна посылка. На этот раз ведро было из черного пластика и прямоугольной формы. Рэд, снедаемый любопытством, что же там находится, уже было потянулся заглянуть внутрь, но его одернул Юрий:
– Отвали, старик. Побереги свой длинный нос, а то лишишься его, как та самая Варвара.
– Ты что, стал теперь командиром? – спросила Жанна, но тот лишь метнул в нее недобрый взгляд.
Режиссер пожал плечами и, ничего не говоря, отошел в сторону.
– Посмотри, что там, – Юрий пихнул в плечо Алексея, и банкир поспешил к ведру. Заглянув внутрь, он как-то сразу сгорбился, будто бы даже став меньше ростом. Затем повернул к Юрию свое посеревшее лицо:
– Там пила. И топор. И это… перевязочные жгуты…
Нагнувшись, он вытащил пластиковую мыльницу, открыл ее. Пальцы, в одно мгновенье ставшие непослушными, с трудом подцепили лезвие бритвы.
Юрий мельком глянул в ведро.
– Там еще и бутылки. Каждая по литру, – навскидку прикинул он.
– Бритва, – тупо произнес Алексей, держа ее перед собой, словно Юрию требовалось какое-то подтверждение, что в его руке именно бритва, а не что-то иное, вроде дохлой крысы.
Внезапно заиграла мягкая классическая музыка, звук то нарастал, то удалялся, будто ребенок баловался с радио, меняя положение регулятора громкости. «Кинотеатр» будто бы даже ожил, заиграв свежими красками.
Рэд невесело улыбнулся:
– Надо же… Не знал, что здешние маньяки предпочитают творить зверства под Бетховена.
На фоне нетленного шедевра немецкого композитора прорезался квакающий голос Оха:
– Что ты говоришь, Рэд? Я не расслышал.
Локко повторил, и Ох усмехнулся:
– А ты думал, здесь тупорылая деревенщина собралась? Да, «Лунная соната» – одна из моих любимых вещей. Но тебя это не касается. Как я уже сказал, с тобой будет отдельный разговор, дня через три-четыре. Пока что меня интересуют актеры твоего фильма. И если они вместо Бетховена захотят слушать, к примеру, Антонио Вивальди, я это быстро организую. Пусть только изъявят желание. Хотя, как по мне, отрезать от себя куски тела лучше под «Коррозию металла», песни которой ты использовал в своем дерьмовом фильме под названием «Седая ночь».
Юрий сунул в карман джинсов стопу. Она влезла лишь наполовину, кожа на гниющей плоти задралась, собравшись в гармошку.
– Сколько до начала фильма? – спросил он, неизвестно к кому обращаясь.
– Два… двадцать три минуты, – икающим голосом ответил Алексей. – Фил, значит, все по-настоящему?!
– Вспомни лицо своей мамы, Карпыч, – спокойно ответил Юрий. – И тебе сразу станет легче.
Он вытащил топор из ведра, медленно поднял его вверх, с неподдельным восхищением глядя на остро заточенное лезвие.
– Представляешь, какая универсальная и мощная штука, Карпыч? – промолвил он. – Один удар, и твоя голова катится по полу, как шар в боулинг-клубе. Два-три удара, и ноги тоже отдельно. За несколько минут тебя можно разобрать, словно конструктор.
Алексей попятился, его трясло, как наркомана перед долгожданной дозой. Рот банкира судорожно открывался, ловя зловонный воздух, которым был пропитан каждый кубический миллиметр стальной тюрьмы.
Слушая вполуха Юрия, Жанна кормила смесью ребенка. И хотя у нее действительно появилось молоко, его количества было явно недостаточно для Димы, и детское питание, которое изредка спускалось сюда, было отличным подспорьем для поддержания жизни ребенка.
Женщина нежно провела пальцами по розовой щечке малыша, он хныкнул и торопливо продолжил сосать соску.
Она прислушивалась к неторопливо льющейся музыке и, улыбаясь, глядела на сына. На данный момент, сию минуту, она ощущала неподдельное блаженство. Прекрасные, чарующие звуки сонаты действовали успокаивающе. Сытый спокойный ребенок и божественная музыка – что еще нужно?! Жанна старалась не думать о том, что до начала очередного сеанса оставалось порядка двадцати минут. Как и о том, какую плату придется отдать за этот мерзкий фильм, который она ненавидела всем своим сердцем.
– Напомню, что, если Фил с Карпычем заартачатся, за них будут расплачиваться их близкие, – вновь прозвучал голос Оха. – А вот с твоим мужем, Оля, у меня сложности.
«Вот настырный козел, – подумала Жанна, услышав киношное обращение к ней. – Он буквально силой втискивает нас в роли».
– После твоего внезапного исчезновения у него случился гипертонический криз, – сказал Ох. – Твоего супруга увезли на «Скорой», в настоящее время он на ИВЛ в реанимации. Говорят даже, что он впал в кому.
Жанна продолжала гладить Диму.
«Что он сказал? У мужа гипертонический криз?» Странно, но внутри у нее ничего не екнуло. Ей казалось, что у нее даже пульс не изменился, сердцебиение осталось прежним после такого, казалось бы, шокирующего известия.
«Если это, разумеется, было правдой», – хихикая, сказал внутренний голос.
«Здесь все меняется, – размышляла Жанна, с щемящим чувством глядя на сонного малыша. Он уже допил свою смесь и теперь беспокойно вертелся, пытаясь устроиться поудобней на ее руках. – В этом чертовом „кинотеатре“ все меняется. Мироощущения, чувства – все… Черное становится белым, а белое черным, и так везде».
– Я располагаю ресурсами вытащить его оттуда, – не умолкал Ох. – Но, учитывая его нестабильное состояние, у меня
