1957
После издания «Доктора Живаго» Пастернак почувствовал, что не может жить только переживанием сделанного, что вместе с романом ушел в прошлое огромный исторический период и перед ним «освобождается пространство, неиспользованность и чистоту которого надо сначала понять, а потом этим понятым наполнить».
* * *
«…О.В., Банникову и многим кажется, что мне надо писать сейчас стихотворения в моем последнем духе, прерванном болезнью. Я кое-что записал, но не только не уверен, что они судят правильно, но убежден в обратном. Я думаю, несмотря на привычность всего того, что продолжает стоять перед нашими глазами и мы продолжаем слышать и читать, ничего этого больше нет, это уже прошло и состоялось, огромный, неслыханных сил стоивший период закончился и миновал. Освободилось безмерно большое, покамест пустое и не занятое место для нового и еще небывалого, для того, что будет угадано чьей-либо гениальной независимостью и свежестью, для того, что внушит и подскажет жизнь новых чисел и дней…»
Борис Пастернак – Нине Табидзе.
Из письма 11 июня 1958
* * *
Не подавая виду, без протеста,Как бы совсем не трогая основ,В столетии освободилось местоДля новых дел, для новых чувств и слов.
* * *
«…Надо набраться духу на большую новую прозу, надо будет написать нечто вроде статьи о месте искусства в жизнеустройстве века, может быть, по-французски, для французского издания, в виде предисловия. А вместо того пробуждающаяся работа мысли начинается, как всегда, со стихов. Надо будет написать и их, на серьезные, на глубокие, важные темы. А кругом грязь, весна, пустые леса, одиноко чирикающие птички, и все это лезет в голову в первую очередь, отсрочивая более стоящие намерения, занимая понапрасну место и отнимая время. И мне нечего Вам послать, кроме прилагаемых двух, и Вы, как всегда, будете опять правы, что они с первого взгляда Вам не понравятся, так эти „птички“ непростительно банальны и слабы…»
Борис Пастернак – Марине Баранович.
Из письма 2 мая 1958
За поворотом
Насторожившись, начекуУ входа в чащу,Щебечет птичка на сукуЛегко, маняще.
Она щебечет и поетВ преддверьи бора,Как бы оберегая входВ лесные норы.
Под нею – сучья, бурелом,Над нею – тучи,В лесном овраге, за углом —Ключи и кручи.
Нагроможденьем пней, колодЛежит валежник.В воде и холоде болотЦветет подснежник.
А птичка верит, как в зарок,В свои руладыИ не пускает на порогКого не надо.
За поворотом, в глубинеЛесного лога,Готово будущее мнеВерней залога.
Его уже не втянешь в спорИ не заластишь.Оно распахнуто, как бор,Все вглубь, все настежь.
1958
Все сбылось
Дороги превратились в кашу.Я пробираюсь в стороне.Я с глиной лед, как тесто, квашу,Плетусь по жидкой размазне.
Крикливо пролетает сойкаПустующим березняком.Как неготовая постройка,Он высится порожняком.
Я вижу сквозь его пролетыВсю будущую жизнь насквозь.Все до мельчайшей доли сотойВ ней оправдалось и сбылось.
Я в лес вхожу, и мне не к спеху.Пластами оседает наст.Как птице мне ответит эхо,Мне целый мир дорогу даст.
Среди размокшего суглинка,Где обнажился голый грунт,Щебечет птичка под сурдинкуС пробелом в несколько секунд.
Как музыкальную шкатулку,Ее подслушивает лес,Подхватывает голос гулкоИ долго ждет, чтоб звук исчез.
Тогда я слышу, как верст за пять,У дальних землемерных вехХрустят шаги, с деревьев капитИ шлепается снег со стрех.
1958
Написанная в те годы новая книга стихов стала попыткой увидеть и понять надвигающееся будущее. В январе 1959 года были дописаны ее заключительные стихи. На обложке рукописной тетради появился эпиграф из последнего тома прозы Марселя Пруста «Обретенное время». В нем книга называется старым кладбищем с полустертыми надписями забытых имен, что сближало эпиграф со стихотворением «Душа», посвященным загубленным судьбам людей его поколения. Та же тема звучит в первом отрывке «Вакханалии»:
* * *
Город. Зимнее небо.Тьма. Пролеты ворот.У Бориса и ГлебаСвет и служба идет.
Лбы молящихся, ризыИ старух шушуныСвечек пламенем снизуСлабо озарены.
А на улице вьюгаВсе смешала в одно,И пробиться друг к другуНикому не дано.
В завываньи буранаПотонули: тюрьма,Экскаваторы, краны,Новостройки, дома.
Клочья репертуараНа афишном столбеИ деревья бульвараВ серебристой резьбе.
И великой эпохиСлед на каждом шагу —В толчее, в суматохе,В метках шин на снегу,В ломке взглядов, – симптомахВековых перемен, —В наших добрых знакомых,В тучах мачт и антенн,На фасадах, в костюмах,В простоте без прикрас,В разговорах и думах,Умиляющих нас.
И в значеньи двоякомЖизни, бедной на взгляд,Но великой под знакомПонесенных утрат.
1957
Картины и темы последней книги Пастернака озарены светом и опытом пережитого, ощущением близкого конца и верности долгу. Эти темы наполняют символическим смыслом ее название, и мысли о смерти не противоречат устремленности в будущее, вызывая чувство радостного соприкосновения с вечностью. Книга получила название «Когда разгуляется» и в избранном составе была издана только после его смерти.
Пахота
Что сталось с местностью всегдашней?С земли и неба стерта грань.Как клетки шашечницы, пашниРаскинулись, куда ни глянь.
Пробороненные просторыТак гладко улеглись вдали,Как будто выровняли горыИли равнину подмели.
И в те же дни единым духомДеревья по краям бороздЗазеленели первым пухомИ выпрямились во весь рост.
И ни соринки в новых кленах,И в мире красок чище нет,Чем цвет берез светло-зеленыхИ светло-серых пашен цвет.
1958
После грозы
Пронесшейся грозою полон воздух.Все ожило, все дышит, как в раю.Всем роспуском кистей лиловогроздыхСирень вбирает свежести струю.
Все живо переменою погоды.Дождь заливает кровель желоба,Но все светлее неба переходыИ высь за черной тучей голуба.
Рука художника еще всесильнейСо всех вещей смывает грязь и пыль.Преображенней из его красильниВыходят жизнь, действительность и быль.
Воспоминание о полувекеПронесшейся грозой уходит вспять.Столетье вышло из его опеки.Пора дорогу будущему дать.
Не потрясенья и переворотыДля новой жизни очищают путь,А откровенья, бури и щедротыДуши воспламененной чьей-нибудь.
1958
Дорога
То насыпью, то глубью лога,То по прямой за поворотЗмеится лентою дорогаБезостановочно вперед.
По всем законам перспективыЗа придорожные поляБегут мощеные извивы,Не слякотя и не пыля.
Вот путь перебежал плотину,На пруд не посмотревши вбок,Который выводок утиныйПереплывает поперек.
Вперед то под гору, то в горуБежит прямая магистраль,Как разве только жизни впоруВсе время рваться вверх и вдаль.
Чрез тысячи фантасмагорий,И местности и времена,Через преграды и подспорьяНесется к цели и она.
А цель ее в гостях и дома —Все пережить и все пройти,Как оживляют даль изломыМимоидущего пути.
1957
