– Мне не нравится, как ты на меня сейчас посмотрел, – с подозрением сказала Аяна. – Обычно после этого ты говоришь что-то противоречащее здравому смыслу и говоришь, что у вас это в порядке вещей. Скажи мне, что я ошибаюсь.
– Нет. Я бы рад сказать, что да, но нет.
– Так что это значит?
– Это значит, что ребёнок долгое время плохо питался. И ослаб от голода.
– Он заблудился в лесу? Или был голод после неурожая?
– Нет. Если его недостаточно кормили дома.
Она замолчала, не понимая.
– Если его недостаточно кормили дома, почему другие люди не покормили его?
– У нас никто ничего не даёт просто так. Всё стоит денег. Это...
– Я уже примерно знаю, что это. Не всё поняла, но знаю. Погоди, но как можно не дать еду ребёнку?
Конда развёл руками.
– Иногда дети побираются на улице, но за это могут посадить в тюрьму.
– За то, что они просят еду?
– За то, что они побираются. Бывает по-разному. Люди иногда берут никому не нужных детей и сажают их на улице с протянутой рукой, чтобы жалостливые прохожие кидали им мелочь. Потом они забирают мелочь, собранную ребёнком, и живут на эти деньги.
– И кормят ребёнка?
– Да. Но не очень хорошо. Если он будет выглядеть сытым, он не вызовет жалости и не соберёт денег. У нас, конечно, наказывают за это, но это лёгкий заработок, и находятся люди...
Он сидел и жевал кашу, но заметил, что Аяна молчит. Он резко обернулся к ней и увидел, что она беззвучно рыдает.
Он быстро поставил миску на пол и обнял Аяну.
– Аяна... Аяна! – он гладил её лицо, заправляя волосы за уши. – Что же это такое...
Он прижал её к себе крепко и сидел, пока она плакала.
– Как вы живёте в этом своём мире, – прошептала она сквозь слёзы. – Как?
Он посмотрел на неё и честно со вздохом ответил:
– Понятия не имею.
Воло сменил её на следующий день, сказав, что в ближайшие три дня сам будет с Кондой. Аяна зашла к маме, но та была занята какими-то своими делами.
– Солнышко, займи станок в мастерской. Мы начинаем ткать. Основа на большом мотовиле, возьми с него. Новая пряжа в корзинах на столе, – сказала она, поцеловала Аяну и ушла.
Аяна со вздохом поднялась в мастерскую и заняла станок у окна, выходившего во двор. Подготовка заняла много времени, потому что всё валилось из рук. Аяна несколько раз уронила гребень, почти перепутала все нити и даже один раз вполголоса сказала бранное слово.
Как же не хотелось быть сейчас здесь! Все её мысли остались внизу, в зимних спальнях, и она не раз порывалась пойти туда и сказать Воло, чтобы он шёл заниматься своими делами, но вспоминала его злые слова и оставалась в мастерской.
– Кирья! Ты тут? – Дверь скрипнула, и она радостно бросилась к Верделлу и обняла, сама не понимая, когда успела так соскучиться по нему.
– Где ты был? Верделл, где ты был?
Она ерошила его вихры и смеялась. Он стоял в некотором удивлении.
– Кирья, ты меня с кем-то путаешь. Это я, Верделл. Ты чего такая радостная?
– Иди сюда и рассказывай. Почему тебя так долго не было? Я соскучилась, дуралей!
– Мы долго гостили у этого чудного народа, и выменяли много товара... припасов. Мы вернулись неделю назад, и я приходил сюда, но парней не было в комнате. А потом меня забрали к кузнецу в верхнюю деревню, я работал, ел и отсыпался. Лойка где?
– Да оставь ты эту Лойку, Верделл! Рассказывай, что там, в их землях?
– Там... необозримое пространство, покрытое травой, снегом и мхами, и больше ничего. Речушки и иногда родники.
– Это я знаю. Наши ездят к ним зимой меняться. А что там ещё?
– Мохнатые олени. Снег. Трава, холмики и скалы. И снова трава. Много холмиков и камней. Там почти всё под снегом. Озёра, небольшие. И холодно. Кирья, я очень мёрз. Там везде ветер, он продувает насквозь и просто выносит из тебя душу.
– И всё?
– Да. Вообще они говорят, что их этот Олар Сир тянется вдоль северного моря на запад до самого начала леса, но они туда не ездят. Потому что это далеко. Кирья, слушай, я не понимаю. Почему вы никогда не путешествовали за их края? Дальше, за эти холмы, траву и вот это вот всё?
(window.adrunTag = window.adrunTag || []).push({v: 1, el: 'adrun-4-390', c: 4, b: 390})
– Не знаю. Наши ездят к ним. Ходят на лодках зимой, но зимой там далеко не проедешь. Вся эта трава, о которой ты говоришь, зимой полностью покрывается снегом. Сами сакихите передвигаются на санях. Наверное, можно было бы прийти к ним зимой и выменять сани с оленями, и потом отправится по снегу на запад, до леса, но это долгое путешествие. Они говорили арем Тоссу несколько лет назад, что до леса добираться около трёх недель на оленьей упряжке.
– А с какой скоростью при этом идёт олень?
– О, это я как раз знаю... Та девушка рассказывала близнецам, как у них там ездят. Четыре с половиной ранда в час, и около шестидесяти рандов в день. Они каждые полдня дают оленям долгий отдых.
Они постояли, шевеля пальцами и подсчитывая, потом переглянулись.
– До леса полторы тысячи рандов. Это очень, очень далеко. Очень.
– Да-а-а... – протянула Аяна. – Как жаль. Значит, нам никогда не узнать, что там, за их пастбищами.
– Почему?
Она пожала плечами.
– Даже не представляю, как это – решиться уйти из дома в такой дальний путь. Мечтать об этом, конечно, приятно, но вот по-настоящему уйти – не знаю...
– Я был рад, когда попал на «Фидиндо», а до него – на «Ласточку», которая ходила вдоль побережья. Мне приятно и покидать дом, и возвращаться. Кирья, ты мне скажешь, где Лойка, или нет?
– Да что же тебе далась эта Лойка! – воскликнула Аяна. – Никто никогда не знает, где она! Откуда мне-то знать?
– Почему никто? Она до отъезда всё время была со мной. Ну ладно, не всё время. Я никогда так не веселился, как рядом с ней.
Аяна смотрела на него поражённо.
– Чего ты уставилась на меня? Кирья, ау! Отомри!
– Тебе нравится моя младшая сестра?
– Нет, – сказал Верделл и очень густо покраснел. – Она же маленькая.
– Ей тринадцать через пару недель. Да и ты недалеко от неё ушёл.
– Кирья, я женат! Мне не могут нравится другие девушки.
– Ты говорил своей жене какие-то слова? Ты получал... как у вас это... разрешение на брак? Вам резали руки одним ножом, как у сакихите?
Верделл прижал запястья к груди.
– Нет.
– А что было?
– Мне привели её и сказали — вот эта девушка станет твоей женой.
– И что дальше?
– Дальше она станцевала для меня, а потом ещё, а потом пришли кир Воло и кир Конда и утащили меня.
– Ты не женат. Я так же могу привести тебе любую девушку из деревни и сказать, что она станет твоей женой, но это не сделает тебя её мужем, даже если она тебе целый день будет танцевать.
Верделл смотрел на неё таким взглядом, будто Аяна разрушила всю его жизнь.
– Что ты наделала, – грустно сказал он. – Кирья, что ты наделала? Я только что был порядочным женатым мужчиной, и тут ты говоришь злые слова, и вот я уже снова без жены. Да как у тебя язык повернулся...
– Прости, – развела руками Аяна. – Верделл, помоги мне со станком. Мне нужно намотать нити вот сюда.
Он помог ей заправить оставшуюся основу, завязать нити на вал, и стоял рядом, пока она ткала начало холста.
– Ну и возни же с этой штукой! Но это не выглядит, как парус. Кирья, ты точно умеешь это делать?
– Верделл! Это бросовый край! Его ткут, чтобы разровнять нити. Потом я возьму тонкую нить.
– И сколько ты будешь тут сидеть?
– До вечера, наверное.
– И сколько у тебя выйдет этой ткани?
– Не знаю, – засмеялась она. – Я не ткала с весны. В день выходит где-то семь или восемь па, но это если вообще не отвлекаться. Некоторые ткут и одиннадцать.
Верделл посмотрел, как не спеша прирастает холст, и уважительно покачал головой.
– Ладно. Я пойду искать Лойку.
Аяна сидела до обеда, пока в мастерскую не пришла одна из соседок. Она была милой и приветливой, но говорила не переставая, и Аяна отговорилась стряпнёй и ушла к очагу, по дороге вспомнив, что давно не ела рыбной похлёбки. Нарезая овощи и рыбу, она подсчитывала, сколько бы ей одной пришлось сидеть за станком, чтобы выткать всё необходимое для парусов. Выходило, что всю зиму и весну без перерывов. Она представила бесконечно, день за днём, час за часом, повторяющееся движение челнока и бёрда и вздрогнула.
