более опасным движением, чем консервативный методизм последующих столетий. Ранних методистов обвиняли в принадлежности к левеллерам, поскольку их проповеди были направлены против стремления к богатствам мира сего и предназначались для всех вне зависимости от социального или экономического положения. Противников течения особенно пугал эмоциональный накал методистских богослужений, тревожила внезапность нисходящих на них откровений и беспокоила деятельность мирских служителей церкви. Методистов порицали за обращение к беднякам, которыми нередко пренебрегали более консервативные и менее ревностные англиканские священники.
Уильям Хогарт сатирически изобразил манеру богослужения методистов и их паству на гравюре «Вакханалия легковерия, суеверия и фанатизма» (1762). Действие происходит в молельном доме Мурфилде на Тоттенхэм Корт Роуд[251]. Проповедник до того преисполнен духом «Святого деньгохвата» (St. Money-trap), что потерял парик, обнажив тонзуру иезуита и напоминая зрителю о распространенном обвинении методистов в тайном папизме, а значит, во враждебности к официальной церкви и государству. Служка, расположившийся ниже проповедника, косоглазием напоминает о Уайтфилде, на которого указывают также экземпляр Whitefield’s Journal в корзине перед кафедрой и лист с его гимном на аналое. Методизм представлен игрой на доверии, а методисты – столь же известными в то время мошенниками, как женщина, утверждавшая, будто рожает кроликов[252], и мальчик, извергавший изо рта гвозди[253]. Изображения ведьм отсылают к часто поминавшейся вере Уайтфилда в ведовство, что свидетельствовало, по мнению оппонентов, об иррационализме и суеверии, лежавших в основе методистского воодушевления. Градусник справа измеряет уровень помешательства в молельном доме. Светильник с надписью «Ромейнов новейший и истинный глобус преисподней» царит над сценой в виде свирепого божества с широко раскрытыми глазами и зубастой пастью. Имя создателя глобуса отсылает к Уильяму Ромейну, весьма популярному священнику, ярому англиканину-евангелисту. Участники собрания едва напоминают людей. Среди последователей методизма Хогарт иронически изобразил и африканца. Чернокожий, спящий прямо под кафедрой, выказывает полную невосприимчивость к рвению проповедника, но образ что-то нашептывающего ему чертенка намекает, что безучастность не дает защиты от опасностей методизма.
Уильям Хогарт.
Вакханалия легковерия, суеверия и фанатизма (1762).
The Trustees of the Britis Museum
Использование представителей экзотических народов для иллюстрации недостатков английской культуры – в данном случае, очевидной опасности методизма – было обычным приемом сатириков восемнадцатого века.
Евангелические методисты полагали, что спастись могут представители любых социальных слоев, включая рабов. В то время, как физическое освобождение из рабства в земной жизни представлялось неосуществимым, некоторое утешение давали духовная свобода и равенство в загробном существовании. А вера, зависящая не от духовного вознаграждения за благие дела вроде благотворительности или посещения церкви, а от предопределения к спасению, могла быть особенно привлекательна для тех, чье социальное положение существенно ограничивало их возможности творить благодеяния. Практика светского священнослужения у методистов и в других диссентерских течениях позволила проявить себя и дала правомочие оказывать влияние лично и в печати таким чернокожим авторам, как Эквиано, Юпитер Хэммон, Джон Маррант, Джордж Лиль, Дэвид Джордж и Бостон Кинг.[254]
Благодаря проповедническим поездкам Уайтфилда по Америке литературное покровительство графини Хантингдон обрели несколько представителей первого поколения чернокожих методистских писателей: Джеймс Альберт Юкосо Гронниосо, Филлис Уитли и Маррант. Уайтфилд привлекал чернокожих не высказываниями против рабства – рассуждая в 1740 году о рабовладении в Джорджии, он усматривал в нем не моральную проблему, а экономическую необходимость. Рабы выращивали рис, дававший средства на содержание сиротского приюта Бетесда в Джорджии. В 1770 году, когда владения Уайтфилда перешли по завещанию к графине, она тоже стала рабовладелицей. Как и многие евангелисты того времени, ни Уайтфилд, ни графиня не считали рабство несовместимым с христианством. Нигде в Новом Завете не содержится прямого запрета рабства.
В отличие от Уайтфилда и графини, Джон Уэсли возражал против института рабовладения. В «Размышлениях о рабстве» Уэсли, опираясь на почерпнутые из работ Бенезета сообщения об Африке Мишеля Адансона, Ганса Слоуна и других путешественников, представил весьма благоприятный образ африканцев: «О, праотцы наши! Где сыскать ныне среди светлолицых жителей Европы народ, так же всецело исповедующий справедливость, милосердие и истину, как бедные черные африканцы? Если верны прежние отчеты… то в поисках истинной Честности следует покинуть Англию и Францию, чтобы отправиться в Бенин, Конго и Анголу». Это европейцы «научили африканцев пьянству и стяжательству, а затем подрядили продавать друг друга европейцам… Слыхано ли, чтобы турок или язычник считал позволительным поступать так со своими собратьями?». Рабство, утверждал Уэсли, несовместимо «даже с естественной справедливостью», поэтому аморальность рабства делает экономические аргументы неуместными. Уэсли провозглашал: «Лучше бы все эти [вест-индские] острова навсегда остались невозделанными, о да, пусть бы все они сокрылись в глубинах океана, зато ныне не пришлось бы платить за их плоды столь высокую цену, как попрание Справедливости, Милосердия и Истины».[255] «Такого рабства [как в Вест-Индии] не найти ни у турок в Алжире, ни среди язычников в Америке». Прямо обращаясь к рабовладельцам, Уэсли увещевал: «Сравните (отбросив предубеждения) самоедов и ангольцев. На чьей же стороне преимущество в разумности? Очевидно, что африканец ни в каком отношении не ниже европейца. Неразумие тех, кто трудится на наших плантациях, не естественного происхождения, а напротив того, есть следствие условий, в кои они поставлены. Следовательно, это не их вина, а ваша». За угрожающие им бунты плантаторам следует винить лишь себя: «Стоит ли удивляться, если они перережут вам горло? И ежели это случится, кого вам придется благодарить, кроме самих себя? Сперва вы вершите злодеяние, порабощая их (не важно, похищая или приобретая), а затем оглупляете и озлобляете, лишая малейших возможностей усовершенствоваться в Знании или в Достоинстве: а затем используете их стремление к Мудрости и Добродетели как повод для того, чтобы обращаться с ними как с дикими животными!».[256]
Те, кто полагал, что загробная жизнь намного важнее бренного существования, больше всего заботились о приобщении язычников-африканцев к истине христианства и гуманном обращении с ними, каково бы ни было их социальное положение. Тем самым рабство могло даже представляться удачей, если тяготы рабского существования возмещалось вероятием обрести вечное спасение. Порабощение тела приближало язычника к средствам освобождения души. Якоб Элиза Йоханнес Капитейн, родившийся в Африке, отстаивает концепцию счастливого падения[257]в своей латинской диссертации. Капитейн оправдывает рабство, поскольку оно имеет библейские прецеденты и способствует евангелическим целям в настоящем и будущем. Один из самых известных и образованных чернокожих восемнадцатого века, Капитейн был привезен в Голландию из нынешней Ганы, где находилась голландская работорговая фактория Эльмина. С 1726 по 1742 год он изучал теологию, после чего был рукоположен и вернулся в Эльмину в качестве миссионера. Счастливому попаданию в рабство также посвящена известная короткая поэма Филлис Уитли «О привезенных из Африки
