— Пошел ты… — процедила я сквозь зубы, но из-за разбитого состояния это смахнуло, скорее, на жалобное шипение.
— И здесь твоя жизнь оказалась в моих руках, — привыкший к моей дерзости, продолжил пират. — Запомни, Mary: твоя жизнь всегда была моей на моем гребаном острове, окей? Так что смирись блять, ясно тебе? — повысил голос мужчина.
Я стиснула челюсти, борясь с желанием заткнуть уши либо же самонадеянно врезать ублюдку в челюсть, чтобы он хотя бы на миг дал мне вздохнуть спокойно…
— Смирись блять и перестань бороться! Как бы ты не старалась помочь себе — это тщетно, пока существую я, уяснила? Так что смирись, сука! — он перешел на крик и ударил кулаком по столу. — СМИРИСЬ УЖЕ НАКОНЕЦ!
— Я… Я никогда не смирюсь, Ваас… Если думаешь, что я сломлена, то глубоко ошибаешься, — подрагивающим после плача голосом произнесла я. — Никто не заставит меня подчиниться! Даже если это будет стоить мне жизни…
Мои кулаки, покоящиеся на столе возле рук мужчины, с силой сжались, оголяя костяшки пальцев, а ногти впились с нежную кожу вспотевших ладоней.
— Я не подчинюсь никому. И в особенности тебе, ублюдок ты больной…
Последние слова сорвались с моих губ с нескрываемым отвращением.
— Упрямая сука… — с таким же отвращением ответил Ваас. — Посмотрим, как ты запоешь завтра…
Вдруг он схватил меня за волосы на затылке, от чего я сдавленно зашипела, и приблизился.
— А, и знаешь? Было очень хуевой идеей пытаться давить мне на жалость, малышка. Если думаешь, что я буду чувствовать ебаную вину за то, что делаю, то иди нахуй, amiga! Мне плевать на твои ебучие слова, Mary! — его голос предательски дрогнул. — Мне похуй на твои чувства и твое мнение, поэтому завтра же я без раздумий продам тебя, perra!
Монтенегро врал. Я чувствовала это. Его задели мои слова во время нашего разговора в его комнате, слова о том, что он ничем не лучше своей ненавистной сестры.
Он пытался убедить вовсе не меня в том, что он не похож на сестру, что он не чудовище, что он выше этого, что он не чувствует вину — он пытался убедить в этом самого себя. И Вааса предательски выдавал его голос, его неуверенность, его неоправданные эмоции, раздражение и обида в голосе.
Да, его задели мои слова. Я наконец-то нашла слабое место этого человека…
Ваас резко отстранился и вышел на улицу, попутно рявкнув:
— Тащите эту суку в клетку!
Комментарий к Day the sixth. Part 2
в этой главе есть отсылочка к Детройту, уверена, кто-нибудь шарит)
========== Pestilence ==========
Эта ночь была особенно черная: темные тучи заволокли все небо, не оставив свободного клочка ни яркой луне, ни маленькой звезде — ночь посеяла непроглядную тьму над всем островом.
Однако в лагере Вааса никто на это не обращал внимания, так как вся главная площадь давно была освещена лампочками и переливалась бликами цветных прожекторов, да и пиратам было не до этого: судя по звукам, у них была очередная мозговыносящая попойка, хрен знает, в честь чего или кого устроенная. Ублюдки отрывались словно в первый и последний раз в жизни: на всю возможную громкость врубили дабстеп, от чего тот бил по ушам и бит его доходил до всех уголков лагеря, сами пираты бухали и громко выкрикивали несвязные речи, как какие-то орангутанги.
Меня же благополучно кинули в клетку по приказу Монтенегро. Это был очередной задний двор за высоким разукрашенным в граффити зданием, где источником света оставались только блики, еле достающие с площади до входа на задний двор. Здесь, в полнейшей обособленности, «складировали» клетки с пленниками, так как никто из пиратов не хотел наблюдать их перекошенные, мокрые от слез лица лишнюю минуту. Отовсюду слышались жалобные всхлипы и плач туземцев, периодически они успокаивались и обменивались несколькими словами, но вскоре вновь поджимали ноги к груди, чтобы уткнуться носом в колени и продолжить вздрагивать всем телом.
И я не особо-то отличалась от всех этих людей: такая же пленница, чья судьба уже давно предрешена ублюдком, что насильно удерживает всех нас здесь, на своем острове, я так же отчаянна, так же сломлена, так же ментально убита. Единственное, что отличало меня от пленных — это причина моих бегущих ручьем слез.
(window.adrunTag = window.adrunTag || []).push({v: 1, el: 'adrun-4-390', c: 4, b: 390})
Ева.
Она заняла все мои мысли. Я не могла думать о чем-то постороннем и не хотела. Мысли о побеге ушли на дальний план, словно где-то внутри от моего сердца оторвали ту часть, что еще хотела бороться, которая не собиралась сдаваться, не была сломлена. Сейчас же очередная попытка сбежать рассматривалась мной как что-то бесполезное и ненужное, что-то, что не принесет успеха, скорее, принесет только новую порцию физической боли. Я не сопротивлялась ни когда меня грубо схватили за руки двое конвоиров, ни когда они толкнули меня в клетку и бросили мне в спину издевательскую насмешку. Больше я не хваталась за прутья, не пинала их и не пыталась проделать манипуляции с замком. Опираясь на ватные дрожащие ладони, я отсела в дальний угол клетки, прячась в тени, куда не доставал свет из окна бетонного здания, и спрятала лицо в грязные ладони.
Окончательно осознание того, что Евы больше нет в моей жизни, пришло именно сейчас, тогда, когда никого, кто мог бы поддержать или утешить, не оказалось. Теперь, находясь не только в моральном, но и в физическом одиночестве, я очень быстро впала в состояние истерики. Я не могла даже вздохнуть полной грудью: дыхание сбивалось от горячих слез, сердце бешено колотилось от страха перед этой пустотой, которая подстерегала меня впереди.
— Прошу, соберись… — шептала я себе под нос, хватаясь рукой за вздымающуюся грудь, когда воздуха совсем не хватало. — Прошу, не сдавайся…
Мой тихий плач сорвался на жалобный стон, который моментами вырывался наружу, и я не могла ему препятствовать, и ни один пленник не обернулся в мою сторону, ведь такие всхлипы здесь доносились чуть ли не из каждой клетки…
Меня захлестнуло отчаянье: я вспоминала счастливые моменты с подругой, и от этого становилось только хуже. Я решилась поднять покрасневшие глаза, бросив безнадежный взгляд на черную пелену неба.
Ева точно находилась где-то там…
— Иди! — процедила я небу, сжав кулаки.
В моем голосе сквозила обида. Обида на подругу. Обида за то, что она бросила меня здесь, с этими людьми, на этом острове. И в то же время я невероятно скучала по ней: по ее улыбке и поддержке — и не могла злиться за ее слабость.
— Почему ты не забрала меня…
Сквозь черную облачную пелену, которая заволокла все небо, вдруг пробилась маленькая яркая звездочка — она сверкнула белым бликом и скрылась во тьме так же быстро, как и появилась. Я завороженно уставилась на нее, чуть приоткрыв рот и ловя на опаленном жаром лице прохладный сквозняк. Его свист заправил мои выбившиеся пряди и разнесся по всему двору, заставив пленных вжаться в три погибели.
Опустившийся на остров ночной холод вернул мне способность трезво мыслить. Но, к сожалению, не смог излечить ту глубокую рану, что навечно останется кровоточить в моем сердце…
Рядом послышалась возня: в соседней клетке проснулся мужчина. Я глянула в его сторону и невольно задержала на нем недоверчивый взгляд — длинноволосый бугай выглядел знакомо. Он промычал что-то нечленораздельное, потер затылок ослабшим движением и кое-как принял сидячее положение, шипя ругательства себе под нос. Почувствовав на себе взгляд, мужчина раздраженно вздохнул, обернулся и… Замер. Я замерла точно так же, и глаза мои наполнились недоумением, смешанным с лютой возгорающейся ненавистью.
Клетку сбоку все это время занимал ублюдок Оливер. Значит, все эти дни этот урод проводил здесь: валялся на заднем дворе, как никому не сдавшаяся рухлять. С разбитым ебалом и отстреленным членом, на котором, в теории, должны были быть небрежно наложены швы — иначе объяснить, почему этот человек до сих пор не сдох от потери крови, было невозможно. Да и сам пират стонал при малейшем телодвижении, как побитая шавка.
Теперь, спустя несколько мучительных дней, за которые я прошла все эти гребаные стадии восстановления после той ночи, начиная с осознания и заканчивая принятием, мы вновь встретились в этом блядском лагере. А ведь я мечтала больше никогда его не увидеть. А если и увидеть, то в вырытой на скорую руку могиле…
