остановит ребят и погонит их домой. Но все чаще и чаще сбивался Невзоров со счета. Наконец осилил себя: остановился свернуть папиросу. Пока выбирал из уголков карманов махорку, наговорил ребятам, что немчуру все-таки остановят и разобьют. Недельки через две-три обещал встретиться. Наговорил и слегка потужил: сам ведь не знал, сколько времени отведено войне, а ребят опять в мечту вогнал... Огнем вспыхнула наполовину просыпанная цигарка. Лейтенант сдул огонек и приказал:
— Ну, хлопцы, марш домой!
Крутнул ребячьи кепчонки козырьками на затылки и легонько толкнул Сережку с Петькой в обратную дорожку. Назад ребята побрели, как с лесной заблудки, потерявшие кого-то из своих дружков. Солнце все-таки выпуталось из рванья туч, легло на косогор и покатилось в закатную сукровицу, наволакивая на себя окровавленную солому с хлебного поля...
* * *
Ржавый закат с удушливой придымкой остывающих пожарищ Невзорову показался чужестранным. Редкие лучи заходного солнца, пронзая рванье облаков и дыма, ворошили пепел сгоревшего на корню хлеба, тыкали, будто штыками, в спину Невзорова, гнали к фронту. Небо над головой, как и за спиной, было чужим и тоже серым, как и земля под сапогами, — будто и там, по-над облаками, прошлись хлебные пожары. Сумерки сеялись с неба рассыпчатым угарным прахом и заслоняли все, что можно и нужно было видеть, чтоб не потерять земного ощущения своего бытия. Горелая пыль пузырчато прыскала из-под сапог, ела глаза, лезла в глотку, заваливала душу.
Восток уже не светился, и сторона фронта угадывалась лишь по канонадному перекату вечерних пушек, какие всегда слышнее дневных и противнее. В такой час пушек всегда кажется больше, чем есть на самом деле.
Но все это для Невзорова уже не было фронтом. То была крайняя черта пленной России. Перешагнуть ту черту — значит не потерять надежду на прощение за безвинную виноватость солдата перед Родиной.
У стожка застарелого сена, чудом уцелевшего на краю балочки, Невзоров увидел оседланного коня. Это было первое живое существо, которое так близко встретил он за последние два дня пути к фронту. Лейтенант не желал никаких встреч. Он страшился даже мелкого зверья в лесах и полях, какими пробирался к своим. Звуки, шорохи, вскрики природы тормозили его шаг, сбивали дыхание, путали и без того сомнительные ориентиры выхода из окружения. Но пуще всего Невзоров боялся людей. Перед своими бил стыд, а встреча с врагом сулила плен и позор или самую дешевую смерть.
Конь стоял в одиночестве, буднично жевал сено, изредка потряхивая удилами. Шорохно отдувался от гнилой сенной пыльцы, которая щекотно зудила в широченных ноздрях и глотке. Невзоров без робости подошел к коню, даже не подумав, чей конь и одинок ли он. Однако оба пистолета, свой и комиссара Веретова, он держал в кулаках в боевой изготовке.
Вороний отлив могучего крупа, густая седина в гриве и хвосте выдавали коня красивым и бывалым. С пистолетами настороже Невзоров звериным шагом обошел стожок и, убедившись в безопасности, поставил пистолеты на предохранители, сунул их в карманы брюк. Озираясь по сторонам, осторожно подошел к коню.
— Чей ты, безъязыкий богатырь? — как-то заковыристо заговорил он с конем, будто с иностранцем.
Заглянул в подсумки седла. В одном — пара лимонок с крошевом сухарей, в другом — полупустой диск автомата. Невзоров обрадовался патронам. Снял крышку с диска, чтоб ссыпать их в карманы, но тут же забыл о них. В диске лежал клочок от полевой карты, на котором химическим карандашом натыканы кое-как обрывки слов. Невзоров, хоть и с догадками, сумел прочитать: «Русский человек! Сбереги коня. Братун оставался со мной до последнего снаряда. Лейтенант Копорев».
Невзоров сунул автоматный диск с запиской в подсумок седла и трусцой, как от чего-то нехорошего, побежал к еловой рассадке, чтоб пересидеть там и переждать испуг, навалившийся вдруг на него не понять с чего. Конь заржал вослед и тем еще больше напугал Невзорова, но и отрезвил. Лейтенант сошел на шаг, часто останавливаясь и оглядывая окрест, силясь распознать: откуда пришел конь, где оставил своего хозяина.
Рассадка тянулась обочь железнодорожного полотна с искореженными рельсами и разбитыми вагонами под откосом. Чумазый паровозик, съехавший по косой в ельник, стоял без дыму и пару, с остывшим брюхом, стоял, зарывшись колесами в землю. Следы недавней бомбежки не растрогали Невзорова. Такое он видел-перевидел на отступном пути. Невзоров повернул от жуткого места к овражному распадку, надеясь пройти там незамеченным еще хоть малую версту. Но снова заржал конь. Стало муторно и стыдно на душе: конь звал человека. «Лейтенант Копорев. Где он? Что с ним? Как-то сложились последние минуты его?» Невзоров обернулся на сенной стожок, откуда вновь послышалось ржанье, и закрыл Глаза руками — к нему усталой рысцой бежал конь. «Русский человек! Сбереги коня...»
Страх унялся, как только Братун подошел к Невзорову и зазвякал удилами. Лейтенант взял под уздцы коня, и теперь уже вдвоем они побрели без опаски, словно пахари на хлебную работу...
И если б не прошва танковых гусениц, не вдавленная в землю «сорокапятка», не человек с простреленным виском на пути, далеко б ушли Невзоров с Братуном. Документы лейтенанта, треугольнички писем, крохотную фотокарточку безвестной глазастой девушки с косичками Невзоров сунул за голенище, туда, где хранил и свои сокровища. «Вон ты какой, лейтенант Копорев!» Невзоров глядел на молодое, изуродованное муками лицо покончившего с собой лейтенанта-артиллериста и тихонько завидовал ему: «Храбро кончил ты, брат, свою войну...» В какие-то откровенные секунды своих раздумий Невзорову хотелось тоже поднести пистолет к виску, оставить Братуна одного — найдется же еще русский человек и сбережет коня себе на жизнь! Но каким-то невыразимым укором рябила в глазах рубчатая лента вражеского танка — сквозной след к сердцу отчизны, щемили душу железные кости раздавленной пушки, жгла сапог карточка глазастой девчушки — то ли невесты, то ли сестры Копорева. И Невзорову стало стыдно за свои слабые секунды: он поднял пистолет молодого лейтенанта, сунул его в подсумок седла, прибрал, как мог, мертвого офицера, чтоб не растерзало прожорливое воронье, и позвал за собой Братуна. Чтоб не сбиться с нужного направления к фронту, так и пошагали они по ребрам гусеничного следа неприятельского танка...
Не все удержала память, как они переходили фронт, ловчась уберечься от глаз врага и от остервенелого огня своих же обороняющихся солдат, стоящих на жизнь и смерть и теперь не смеющих ступить и шагу назад — за спиной уже и виделась
