и слышалась столица. У Москвы Россия вздыбилась, словно конь перед смертной схваткой с хищником. Не во славу жили-умирали русские солдаты у самого сердца Родины, а держались необоримой силой отеческой земли. Теперь только Отчизна могла вселить в сердца солдат тот негласный дух извечной непокорности России, каким она жила и хранила себя во все века. Так ясно-больно Невзоров ощутил это чувство, когда он, исколесив «миллионы» верст, наконец выпутался из окружения и вновь стал солдатом.
Не сразу сошел позор с души за свой погибший батальон, за истерзанную и плененную часть Родины. Невзоров в числе первых «окруженцев» держал ответ за все это. В штабах фронтов и в Ставке Верховного еще не говорили вслух о причинах первых неудач и поражений. Под личиной «окруженца», перешедшего фронт, — будь то растерявшийся бедолага-солдат в допотопной крестьянской одежке иль аккуратист-начальник, не запачкавший мундир в окопной глине, — мог быть враг, предатель, лазутчик, диверсант, провокатор и просто сволочь на все случаи жизни...
На «пересылке», где чудом отыскались остатки разбитой противотанковой батареи лейтенанта Копорева, Невзоров держал и другой, еще больнее бередивший душу ответ, — ответ перед солдатами.
— Лейтенант, где нашего коня обратал? — бесцеремонно и грубо, чихая на ранги и возраст, пытали солдаты Невзорова.
— Что с нашим комбатом?
— Без него нам штрафная, поди, стрибуналится, а?
— Скоро ли на фронт отправят? Иль не доверят больше?
Солдатские вопросы и намеки сыпались каленой шрапнелью, и от нее нельзя было увернуться.
— И мы виноваты... все виноваты... — с горькой откровенностью говорил Невзоров, как думалось самому. — И нам отвечать...
Невзоров, потерявший пехотный батальон и сам кругом виноватый, вдруг ни с того ни с сего стал упрекать артиллеристов:
— А командира оставлять — дело последнее, неверное дело, ребята!
— С пушкой и конем остался, а не один... — нестройно загалдели солдаты, оправдываясь.
— Он командовал, не мы ему приказывали. «Прикрою, говорит, отходите!» С норовом был наш комбат. Пистолетом грозил, кто ослушается его...
— Да чего там, и сами струхнули малость — ушли с позиций... С тремя орудиями выходили из кольца. И пушки и раненых — все на плечах выволакивали. Тягла-то — по коню на пушку оставалось...
— Третье орудие так и не дотянули — на переправе на дно, к ракам отправили — ни себе, ни врагу. Вот такая у нас катавасия вышла...
Словно грешники на исповеди, солдаты таились в своей виноватости.
— Правда — не баба, ее не заласкаешь, — кто-то из солдат постарше с жестокой и открытой покорностью стал вываливать душу: — К штрафникам — одна у нас дорога... Да уж скорей бы...
Заболтался солдат, будто с легкого хмеля, замутил души у товарищей по беде.
— На тот свет никто еще не опаздывал, — с напускным безразличием махнул рукой солдат-наводчик, с виду больше всех уставший от дорог и пустых разговоров. — А то затужил, — с дружеским укором он посмотрел на солдата, заговорившего о правде.
— А если тебе вот сюда обойму целую всадили. Да не в окопах всадили... — загорячился снова пожилой солдат, сгреб у себя на груди гимнастерку и рванул что было силы.
— Ладно, Чапай тоже нашелся. — Невзоров жестким голосом приказал: — Приведите себя в порядок, боец!
Сам же горько подумал: «Миллионы пуль в лоб подсчитают после войны — дело не хитрое. Но сколько влетело пуль в души?.. Война-то ведь только начинает разгораться смертным пожаром...»
В отрешенных разговорах, в грустных и виноватых взглядах солдат-окруженцев Невзоров все-таки видел и нравственную силу, благородство их душ, чуял, как втайне мучился каждый, тужил, что почти никто из них не совершил того яркого, всем видного подвига во славу Родины. И в то же время было заметно, как счастлив солдат, что его сегодня не убило и даже не ранило, ну а завтра — будь что будет...
Невзоров, разговорившись с артиллеристами, выболтал все о своей нелепой судьбе последнего времени, очень схожей с судьбой этих заморенных окружением людей, не хотел уходить от них в казарменный барак, отведенный для бывших командиров. В разговорах, однако, он держался от них на внутреннем расстоянии, давая понять, что он не из рядовых и соблюдение субординации обязательно, как при обычной воинской дисциплине.
— Лейтенант, — усатый сержант, единственный командир орудия, уцелевший на батарее, хамовито подошел к Невзорову, грубо взял под локоть, отвел от солдат и назидательно, будто он был старше годами и званием, стал наставлять: — Начальству «пересылки» о нашем комбате ни звука. Пули в висок не было... Понял?! Комбат Копорев знал честь, не как некоторые, бросившие своих солдат... И пуля в висок — не всякому награда. Понял?!
Невзорову хотелось оборвать нагловатого сержанта, но тут же остепенился, уязвленный упреком: «...не как некоторые, бросившие своих солдат». Невзоров не бросал своего батальона, но и живым не вывел ни единого солдата — велика ли в том разница? Сержант будто разгадал муки Невзорова, сбавил тон:
— Не серчайте, товарищ лейтенант, на душе и без пуль больно. Нам тяжко, матушке-России не легче... Идите-ка к начальству и проситесь к нам в батарею. Вместо Копорева. Коней найдем, пушек в бою добудем. Войны еще много впереди…
* * *
Ни дней, ни ночей, как и дорог, на войне коротких не бывает. Лихие дни войны не походили друг на друга: и рассветы, и закаты, и полуденность — все одно сурово, гадко, смертно... Нелегкой вышла и позорная передышка на «пересылке» окруженцев. Однако Невзоров благодарил судьбу, что все должным образом сладилось с «проверкой», почти заново сформировалась противотанковая батарея, нашлись кони и новые, чуть помощнее, пушки, наспех обляпанные краской с незашабренными зазубринами на кронштейнах и на местах спешной сварки. Но батарея стала уже обновленной боевой единицей, командовать которой доверено бывшему пехотному офицеру-окруженцу — лейтенанту Невзорову. Снят позор отступления. Слегка отошли душой солдаты. Нашелся и сын Невзорова — сирота Никитка, потерявшийся с первых дней войны, когда отец ушел на фронт. Привез Никитку прямо на «пересылку» давний друг отца геолог Мартынов, инвалид и «белобилетник», но все еще мечтающий о тайге, путешествиях, о находке-удаче, от которой бы ахнула Россия и содрогнулся мир, навсегда ушла б с земли война. Привел Мартынова к другу солдатский треугольничек, посланный Невзоровым «на
