Вера пояснила купцу, что его корабль захватили «честные» корсары, которые без нужды не убивают людей, а даже отпускают их на свободу за определенный выкуп. Купец тут же предложил девушке, которую, очевидно, принял за юношу, забрать груз пряностей, но оставить ему корабль, дабы он мог добраться домой. Вера, осмотрев турецкое судно и убедившись, что оно пострадало во время бури не меньше «Вероники» и требует ремонта, решила оставить его купцу, чтобы не задерживаться лишнее время на чужой земле. Скоро ценный груз с турецкого корабля был перенесен на генуэзскую галеру, которую Рустико вместе с матросами спешно готовил к отплытию.
На рассвете следующего дня «Вероника» вышла из укромной бухты в открытое море. Ветер переменился и теперь дул с юга, помогая судну плыть в нужном направлении.
Вера решила первым делом доставить в Монкастро раненого Карло, дать некоторую передышку команде, а потом, не теряя времени, плыть в Константинополь. Она знала, что Карло, Габриэле и другие будут отговаривать ее от этого рискованного плавания, напоминая, что Ринальдо велел племяннице ждать его в Монкастро. Но девушка также знала, что все равно не откажется от своих намерений.
Если и раньше, до столкновения с турецким кораблем, она думала о плавании в Константинополь и искала для этого предлог, то уж теперь, когда «Веронике» достался груз ценимых в Европе восточных пряностей, такое плавание было вполне оправданным. Пряности в Константинополе можно будет продать, уж во всяком случае, не менее выгодно, чем Ринальдо продал пшеницу, и, таким образом, «Вероника» не потратит впустую целых два месяца, самых выгодных для судоходства в Черном море. И вряд ли кто-то из матросов поймет, что Вера стремится в Константинополь не ради выгоды, а чтобы приблизить встречу с Родриго. Может, только проницательный Карло догадается, но он будет об этом молчать.
Думая о Родриго, Вера помимо желания вспоминала свою нелепую близость с Луиджи и его бессмысленную гибель, к которой она невольно приложила руку. От этих воспоминаний ей становилось не по себе, со дна души поднимался какой-то мутный осадок. Девушке хотелось вычеркнуть все происшедшее из памяти, из своей жизни, и она надеялась, что никто не был свидетелем ее отношений с Луиджи и никто никогда ей об этом не напомнит.
Однако через три дня пути, когда раненому Карло стало лучше и он захотел поговорить с Верой, она узнала, что полностью сокрыть свою стыдную тайну ей не удалось.
— Сядь, Вероника, я хочу тебе кое-что сказать. — Голос Карло звучал еще слабо, но внятно. — Думал начать этот разговор, когда прибудем в Монкастро, но... не буду откладывать. Мало ли что может случиться в пути...
— А ничего не случится! — живо откликнулась Вера. — Погода нам благоприятствует, скоро будем в Монкастро, там ты подлечишься, а я поведу «Веронику» в Константинополь, чтобы мы вовремя успели продать пряности. Я ведь уже доказала, что могу командовать кораблем, правда?
— Я так и знал... Ты думаешь о Родриго, потому и рвешься в Константинополь... — Карло вздохнул, и его проницательные серые глаза в упор взглянули на Веру, заставив ее невольно потупиться. — Но разве достойно честной девушки — думать об одном, а спать с другим? Не вздрагивай, об этом знаю только я, но от меня никто ничего не узнает. Я случайно видел и слышал, как вы с Луиджи расстались возле пещеры. Также от меня не укрылось, что это именно ты толкнула Луиджи сражаться с турками... Словно стремилась избавиться от того, кто склонил тебя к греху...
— Нет! Я не желала ему гибели! — вскрикнула Вера, словно оправдываясь. — А то, что случилось в пещере... Я просто хотела понять, могу ли быть женщиной...
— И все это ради Родриго? — Карло невесело усмехнулся и тут же скривился от боли. — Если ты и в самом деле любишь этого испанца, то совершай ради него хорошие поступки, а не плохие. Например, научись грамоте. Почаще ходи в церковь. Читай книги. Тебе надо познавать не только мир действий, но и мир духовности. В молодые годы многие люди думают лишь о том, чтобы есть, пить, совокупляться. Но приходит зрелость — и даже самые беспутные из людей начинают хоть смутно, но понимать, что есть и другая жизнь — жизнь духа...
— Почему ты заговорил об этом? Осуждаешь меня? Хочешь, чтобы я ходила в церковь каяться в своих грехах?
— Твой грех не так уж велик, он от неведения... Просто я хочу, чтобы ты была духовно зрелой и мудрой... и сама все могла бы объяснить в этой жизни, даже когда меня не будет рядом, чтобы дать тебе совет...
— Как это тебя не будет рядом? — встрепенулась Вера. — Ты что же, собрался на тот свет? Твоя рана не смертельна, и в Монкастро мы с Невеной тебя живо поставим на ноги!
— Я не о смерти говорю, — слегка улыбнулся раненый. — Конечно, я рассчитываю выжить. Но только вряд ли останусь на корсарском корабле.
— Неужели пойдешь в монахи? Сидеть на одном месте и читать молитвы? Да сможешь ли ты без моря?
— Можно совместить духовную службу с морем. Когда Ринальдо вернется с Родоса, я сам поеду туда и буду просить, чтобы меня приняли в орден.
— В орден иоаннитов? — Вера задумалась. — Может, и дядя уже стал членом этого ордена?
— Ринальдо — вряд ли. У него есть мирские дела, он захочет устроить твою судьбу... а может, и свою.
— Дай Бог, чтобы он устроил свою судьбу. — Вера перекрестилась. — Ринальдо, как никто, заслуживает счастья.
— Да... Может, только ищет его не там, где надо, — вздохнул Карло и, помолчав, добавил: — А в Константинополь я тебя одну не отпущу. Так что придется тебе, Грозовая Туча, дождаться, когда я оправлюсь от раны и смогу повести корабль.
И, не слушая возражений, Карло молча отвернулся к стене.
Глава шестая
Ничто не могло остановить Веру, когда она стремилась к какой-то цели. Ни трудности опасного пути, ни недовольство Карло и Невены, ни предостережения бывалых моряков не заставили ее отказаться от плавания в Константинополь.
Единственное, чего добился Карло, — это отсрочка плавания до тех пор, пока он не выздоровеет после ранения, чтобы принять на себя командование кораблем. Вера, вынужденная согласиться, ухаживала вместе с Невеной и Хлоей за Карло, стараясь приблизить день отплытия.
Впрочем, из невольной задержки в Монкастро девушка извлекла пользу для себя: не теряя времени, она с истовым рвением училась грамоте и через месяц уже умела читать и даже писать — пусть коряво и с ошибками, но вполне сносно. Однажды Карло, похвалив ее за успехи, пробормотал словно про себя:
— То, чего монастырские учителя не вложили в голову за несколько лет, молодой красавец-удалец сподвигнет выучить за один месяц.
