ДНИ
Они тягучие, медлительно вялые…Они сверкающие безумной стрелой…Они какие-то скорбно усталые,Они орошенные тихой слезой,Они переполнены болью желания,Они возрастают в тоскливой тени…
Они — ожидание, одно ожидание,Эти тоскливые, серые дни.
«Студенческие годы». 1925. № 3
В СУМРАКЕ
Тускнеет вечер. Вяло глохнут звуки,И только бьют часы в девятый раз.Ложится тень на стиснутые руки,И мягче, и светлей глубины глаз.Цветную лампу засветить нет силы,И сумрак вьется, тусклый и немой…Я с дрожью жду, когда твой голос милыйПроизнесет: «А мне пора домой…»И ты уйдешь. Задремлет вечер синийИ я скажу: «Он был в последний раз!»Но звезд ласкающих жемчужный инейНапомнит мне улыбку тихих глаз.
«Студенческие годы». 1925. № 3
НОЧЬЮ
Вновь вверху повиснет месяц старый,Пальцы мне положит на ресницы.Может быть, мне что-нибудь приснитсяВ странно-четкой полудреме жара.
В небе талом ночь роняет бусыИ лицо за синей тканью прячет.В сотый раз я вспоминаю, плача,Незаслуженных обид укусы.
Тишина, зловещая химера,Закружилась в пляске неизменной.Разве кто-нибудь во всей ВселеннойБоль мою великую измерит?..
Месяц мутный лезет выше, выше;Тяжелеют пальцы на ресницах…Я одна. Я не могу молиться…Отвечай же, Господи, — Ты слышишь?!..
Прага, 12.2.1930
ГОРОДСКАЯ СИМФОНИЯ
(Городская проза)
Ненужных писем груды на столе.Счета. Часы. Над полкой — паутина.Под пальцами — уже вот сколько лет —Зубцы трескучей пишущей машины.
Окно глядится в мутный, узкий двор;Маячат люди — пасмурные тени.Когда диктует шеф, он холодно, в упор,Глядит на робко сжатые колени.
На письмах марки вянут на столе,Кричат о том, что есть другие страны.Кривится рот унылее и злей,И колок треск машины неустанный.
И в этом треске злая бьется грусть.Все ниже гнутся узенькие плечи.А день — как жизнь — так неизменно пустИ эту боль тупую не излечит.
Ах, этих губ не надо никому,И не нужны упрямые ресницы!..Скорее убежать домой и в полутьму.Чтоб в самый дальний уголок забиться!..
К стеклу холодному припав горячим лбом.Наверх глядеть в мучительном вопросе,Туда, где Божья длань серебряным серпомСрезает звездные колосья.
«Неделя Týden». 17.V.1936. № 59
WHITE STAR LINE [104]
(Дальние плавания II)
От солнца чище и светлейВитрина и звезда над нею.Корабль на матовом стеклеУходит в Новую Гвинею.
Здесь душит дымная тоска,Вскрик паровоза в час прощанья,А за стеклом кричит плакатНевероятных стран названья.
Штрихом не для меня маршрутНа карте пестрой обозначен,А дни прошли, и дни пройдут,И даже я о них не плачу.
Напрасно апельсинный сокРазбрызгивают в небе зори;Ведь настоящий мир далек.Как это кукольное море.
Но чую, знаю: ветер слаб,Прохладней даль, земля синее,И мой игрушечный корабльУходит в Новую Гвинею.
Прага, 1931 «Меч». 31.X.1935
ТОМИТСЯ В СТЕКЛАХ ТИШИНА…
(Дальние плавания I)
Томится в стеклах тишинаПредчувствием обманным марта,А небо в четкости окна —Географическая карта.
Вот телефонных проводовЛегко легли меридианыОт розовых материковПо голубому океану.
Яснее дни, и хорошо.Что мысли в них, как льдины тают.Я тоненьким карандашомПуть невозможный начертаю:
Чтоб с самой маленькой землиСледить и жадно и ревниво.Как тонут птицы-кораблиВ несуществующих заливах.
Прага, 1931 «Меч». 15.IX.1935
БОЛЕЗНЬ
В многотысячный раз апрелемГолубая бредит земля.Подплывает к зыбкой постелиТишина, как тень корабля.
«Тридцать девять». Голос — валторна.В тонкой трубке вздыбилась ртуть.Над домами пустой и черныйИ почти океанский путь.
И встаем мы с шатких постелей.Из больничных палат бежим;Мы сегодня больны апрелем,Мы сегодня здоровы им.
Мы поем, мы поем все громче,Лунный пар сметает следы,И невидимый режет кормчийОблаков полярные льды.
Белой палубы доски хрупкиИ прохладны для жарких ног;Вот, мы видим, спускают шлюпкиАндромеда и Козерог.
Но с последним безумным креномПрерывают бег корабли.Это фабрик гулких сирены,Задыхаясь, зовут с земли.
И небесную глубь взбивая.Паруса, как крылья, сложив,Корабли утопают стаей,На крутой натолкнувшись риф.
И мы падаем, мы слабеем,Не удержит топкая жердь.Умирают тоже в апреле,И мы знаем, что это — смерть.
Прага, 7.4.1932 «Последние новости». 12.1.1933
ДЖОКОНДА
Чему ты улыбаешься, Мона Лиза?.. [105]
Этот мир, пронизанный шагами,Утихает к ночи, чуть дрожа.Дребезжат старинными ключамиГалерей картинных сторожа.
По ночам Париж, Милан и ДрезденОсвещаются одной луной,И везде у голубых подъездовШепчутся влюбленные весной.
И антенн качели у карнизовЛовят из тумана в сотый разОб улыбке странной Моны ЛизыСаксофонов плачущий рассказ.
Глубже в подворотнях никнут тениУ музейных кружевных дворов,И на распластавшихся ступеняхНезаметен темный твой покров.
Губ углы, опущенные книзу,Черная вуаль на волосах.Ты выходишь ночью, Мона Лиза,Слушать городские голоса.
И идешь ты по аллее длинной,Строгие глаза полузакрыв,Глядя, как на площади стариннойБьют фонтанов белые костры.
Ночь плывет по радужным бульварам,И поют веселые гудки,А в кофейнях старых можно даромПить коктейль тумана и тоски.
В тесных барах вскрикивают скрипки,И секунды четко рубит джаз,И никто не ждет твоей улыбки,И никто твоих не видит глаз.
Лишь в углу, под крышей полосатой,Тяжело хмелеющий поэт,Неизвестный, грустный и лохматый.Шепчет глухо: «О, тебе привет!..»
И с последней рюмкою коктейляТы уходишь в утреннюю мглу,И заря ковер тебе расстелитНа ступенях в задремавший Лувр.
И опять пронизан мир шагами.Этот мир, спокойный и теперь…Дребезжат старинными ключамиСторожа и отпирают дверь.
Прага, 21.4.32 «Вся моя жизнь». Рига: Лиесма, 1987
БЕССОННИЦА
Бездомный ветер огибал углы,пошатываясь пьяною походкой.Во сне дышали люди. Город плылсквозь ночь огромной парусною лодкой.
И люди спали. Мимо звезды шли,как корабли по голубой эмали,а мы, бессонные, считали кораблии звезды и шаги часов считали.
И слушали, как пели поезда,в ночную уходящие пустыню;а грудь была торжественно пуста,и сердце рыбой билось на простынях.
Волной качалась белая кровать,разверзлись небом парусные крыши,и в брызгах ночи родились слова,которых никогда никто не слышал.
Рассвет закинул якорь у окна,спуская сети к нам на подоконник,и долго билась злая тишинав висках, у горла, на сырых ладонях.
А утро, пахнущее ветром и углем,встречало нас гудком мотоциклиста,и город под сиреневым дождемна старую опять вернулся пристань.
Но мы, певучие, чужими стали вдругпод этими крутыми облаками, —— усталым взглядом и бессильем руки непонятными стихами.
3.6.1932 «Меч». 12.1.1936
ОПЕРАЦИЯ
