не было, и он бродил по городу, мучаясь одновременно голодом и тошнотой.
На продуваемой ветрами площади Старого рынка и в лавках торгового пассажа царило оживление, аптекарский магазин Германа Роше наводнили банковские клерки, у которых был обеденный перерыв. Снаружи здания покрывала сажа, еще чернее, чем небо, а на козырьках и навесах значились названия торговых заведений, где с каждым последующим месяцем экономической рецессии все реже слышалось звяканье бронзовых касс: «Карл Шнайдер», «Аптека Марии», «Дом шелка», «Универмаг Реннера», «Дрогери[87] Германа Роше». Центр площади занимала автостоянка, и двое мальчиков-подростков в твидовых кепках и бриджах, открывавших обветренные, в синяках и царапинах, голени, парковали подъезжающие авто. Из седана с двустворчатыми дверцами вышла дама с кудрями, собранными в высокую прическу. Она была втиснута в синий трикотажный костюм; туго обтянутый живот, казалось, проверял на прочность нитки, удерживавшие пуговицы на блузке. Парковщики ловко пристроили авто на стоянке, а затем принялись смеяться и вихлять бедрами, передразнивая даму, в то время как она беззаботно подкрашивала губы.
Меньший из двух мальчиков заметил Эйнара и снова засмеялся. Подростки были похожи как братья: оба остроносые, с одинаковым злым смехом. До Эйнара дошло, что они потешаются уже не над толстушкой, которая в этот момент пропускала машины, чтобы пересечь трамвайные рельсы и попасть на распродажу в аптекарский магазин Германа Роше, где сегодня за полцены отдавали зубной эликсир фирмы «Одоль» и средство от перхоти. Мальчишки смеялись над Эйнаром, чье лицо до крайности осунулось, а развевающиеся полы пальто хлопали по тощим ногам. Через витринное стекло он видел, как тучная дама перебирает бутылочки с зубным эликсиром. Ему вдруг захотелось оказаться на ее месте – трогать выстроенные пирамидой флаконы, изучать ценники, бросить в корзину баночку средства от перхоти. Он представил, как она едет к себе домой в Лошвиц[88] и ставит купленные гигиенические принадлежности в мужнин шкафчик над раковиной.
Он продолжал бродить по городу и глазеть на витрины. В магазине дамских шляпок тоже проходила распродажа, и перед дверями выстроилась целая очередь модниц. Бакалейщик вынес на улицу ящик капусты. А потом Эйнар остановился перед окном магазинчика, где продавали воздушных змеев. Внутри мужчина в съехавших на кончик носа очках гнул на верстаке деревянные прутья. Со всех сторон его окружали самые разнообразные змеи: в форме бабочки и детской вертушки; змеи-драконы и змеи с крыльями из фольги, похожие на летучих рыб. Был там и змей в виде орла, и маленький черный змей с выпученными желтыми глазами, как у летучей мыши.
Эйнар пришел в кассу «Земперопер»[89] и купил билет на «Фиделио»[90]. Он знал, что опера – место встреч гомосексуалов, и боялся, как бы женщина за стеклом, запотевшим от дыхания, не сочла его одним из них. Однако зеленоглазая кассирша, молодая и симпатичная, не взглянула на Эйнара и лишь осторожно забрала его деньги через полукруглое отверстие в окошечке, точно сомневалась, стоит ли это делать. А он вновь ощутил бесконечную усталость от того, что мир не способен увидеть его тем, кто он есть.
Он преодолел сорок две ступеньки Брюльской террасы[91] с видом на Эльбу и ее правый берег. Вдоль террасы тянулись подстриженные деревья, со стороны реки ее обрамляли чугунные перила, прислонясь к которым, гуляющие обозревали бесконечную дугу Эльбы. От воды дуло, и Эйнар поднял воротник. Лоточник, стоявший тут же, торговал жареными сосисками в булке и яблочным сидром в маленьких стаканчиках. Он протянул Эйнару закуску и налил сидра. Поставив стаканчик на колено, Эйнар откусил кусок обжигающе-горячей сосиски с тугой шкуркой и хрустящим кончиком, после отхлебнул сидра и закрыл глаза.
– Знаете, как это называют? – обратился к нему лоточник.
– Что – это?
– Брюльскую террасу. Ее называют «балконом Европы». – Торговец расплылся в улыбке, продемонстрировав отсутствие нескольких зубов.
Он ждал, пока Эйнар допьет и вернет стаканчик. С террасы открывался вид на противоположный берег и изогнутые башни Японского дворца[92], за которыми высились крыши Нойштадта[93] с их круглыми окошками и особняки в окружении тенистых садов, а далее расстилались просторы всей Саксонии. С террасы казалось, будто весь мир под ногами Эйнара замер в ожидании.
– Сколько с меня? – спросил Эйнар.
– Пятьдесят пфеннигов.
Серые воды реки покрылись рябью. Эйнар отдал лоточнику монету из алюминиевой бронзы. Допив сидр, он вернул стаканчик, и торговец вытер его полой рубашки.
– Что ж, удачи вам, сударь, – сказал лоточник и двинулся дальше, толкая перед собой свою тележку.
Эйнар смотрел ему вслед, смотрел на фасады из желтого камня и покрытые патиной крыши, на величественные здания в стиле рококо, сделавшие Дрезден одним из прекраснейших городов на свете, – Альбертинум[94], увенчанную куполами Фрауэнкирхе[95], сокровищницу «Зеленый свод»[96], элегантную площадь перед оперным театром, – изумительные декорации, на фоне которых удалялся маленький человечек с тележкой, торговец сосисками. Небо над городом было свинцовым, тяжелым от туч. Эйнар замерз и устал; он поднялся, собираясь покинуть Брюльскую террасу, и ему вдруг показалось, будто река внизу уносит его прошлое.
Прошло еще два дня, прежде чем профессор Больк сообщил, что готов встретиться с Эйнаром, и тот вернулся в городскую женскую консультацию ясным утром, когда мокрые мостовые блестели на солнце.
При свете дня больница казалась больше. Это был внушительный особняк с арочными окнами в ряд и часами под стрехой, окруженный небольшим парком, где росли березы, дубы, ивы и остролист.
Фрау Кребс впустила Эйнара внутрь и провела по коридору, пол в котором был из красного дерева, темного и натертого воском. Вдоль коридора тянулись двери. Эйнар поднял глаза и застеснялся собственного любопытства: на ходу он заглядывал в каждую дверь. Комнаты по одну сторону коридора были наполнены солнцем, в каждой у окна стояло по две односпальные кровати, застеленные пуховыми одеялами, пухлыми,
