сливки в чай не добавляйте. Не ешьте совсем ничего. – После паузы он добавил: – Завтра.
– Это точно? – спросила Лили. – Вы не передумаете?
– Хирургический амфитеатр заказан. Смены медсестер расписаны. Вы набрали вес. Да, все точно. Завтра – ваш день, Лили. – С этими словами профессор вышел.
Она отправилась на завтрак в столовую с арочными окнами и полом из соснового паркета. На длинном пристенном столе стояли тарелки с мясным рулетом, корзины, полные булочек с тмином, и большой кофейник. Лили взяла кофе и в одиночестве устроилась за столиком в углу. Столовым ножом вскрыла тонкий голубой конверт и развернула письмо от Греты.
Дорогая Лили,
нравится ли тебе Дрезден? А профессор Больк, с которым, очевидно, ты уже встретилась? У него солидная репутация, он почти знаменит, ну, а теперь уж наверняка прославится.
В Париже ничего нового. После твоего отъезда моя работа почти встала. Ты – идеальный объект для живописи, и, когда тебя нет, найти подобную красоту весьма затруднительно. Вчера заходил Ханс. Его тревожит ситуация на рынке произведений искусства. По его словам, у людей нет денег, и не только в Париже, а во всей Европе. Правда, меня это не касается. И никогда не касалось, сама знаешь. Я сказала ему об этом, а он ответил, что мне, дескать, легко говорить, ведь нам с Эйнаром всегда найдется что продать. Не знаю, почему он так сказал, хотя, думаю, в этом была бы доля правды, если бы Эйнар продолжал писать. Лили, не думала ли ты заняться живописью? Мне кажется, тебе стоит купить небольшой набор акварельных красок и альбом, чтобы коротать время, которое там у вас, надо полагать, тянется медленно. Что ни говори, а Дрезден – это далеко не Париж.
Надеюсь, ты не испытываешь неудобств. Вот что тревожит меня больше всего. Жаль, что ты не позволила мне поехать с тобой, но я тебя понимаю. Есть вещи, с которыми нужно справляться в одиночку. Лили, скажи, ты когда-нибудь представляла, как будешь жить после того, как все это закончится? Свобода! Вот как я это вижу. А ты? Хочется верить, что тоже, потому что для тебя это так и должно быть. Для меня уж точно.
Напиши мне, как только сможешь. Мы с Эдвардом IV страшно по тебе скучаем. Он спит на твоей тахте. Что до меня, то я вообще почти не сплю.
Если я понадоблюсь, только скажи. Приеду немедля.
С любовью,
Грета.
Лили вспомнила жизнь в касите. Бывшая мастерская Эйнара – чисто, опрятно, все его вещи нетронуты; утренний свет, льющийся в студию Греты; обитая бархатом оттоманка, продавленная под немалым весом Карлайла; Грета в рабочем халате, местами затвердевшем от пятен краски; ее волосы струятся по спине, словно потоки талой воды; Ханс сигналит клаксоном с улицы, зовет Лили по имени… Ей захотелось сбежать вниз, но сейчас это было невозможно.
После обеда она снова встретилась с Урсулой, разрумянившейся от торопливого спуска по лестнице.
– Письмо от него! – помахала она конвертом. – От Йохена!
– Как он узнал, где ты?
– Я ему написала. Ничего не могла с собой поделать. Не выдержала и написала ему, что очень сильно его люблю и что еще не поздно. – Волосы Урсулы были собраны в хвост, и сегодня она выглядела еще более юной, а на пухлых щечках виднелись двойные ямочки. – Как по-твоему, что он мне ответил?
– Прочти и узнаешь, – сказала Лили.
Урсула вскрыла конверт и пробежала глазами по строчкам. Улыбка на ее лице начала почти неуловимо таять, и к тому времени, когда она перевернула страницу, ее губы уже были горько поджаты. Потом она провела тыльной стороной руки под носом и сказала:
– Возможно, он приедет меня навестить. Если накопит денег и выпросит день в кондитерской.
– Ты хочешь, чтобы он приехал?
– Да, – кивнула Урсула и прибавила: – Но мне лучше не питать особых надежд. Вырваться из кондитерской нелегко. Но он говорит, если выкроит время, то обязательно приедет.
Несколько минут они молчали, затем Урсула кашлянула и произнесла:
– Как я понимаю, тебе предстоит операция.
– Да, – сказала Лили и стряхнула с юбки прилипшую ворсинку.
– А что именно будут делать? Ты поправишься? Останешься такой же, как сейчас?
– Я буду лучше, – ответила Лили. – Профессор Больк сделает меня лучше.
– Ох, этот
