Никсианские татуировки.
Ужас превратил мозг костей Сорен в деготь, а кровь в воду. Этого не может быть. Эти мертвецы, они не могли быть её людьми, они не могли быть…
— Предатель, — прошипело существо неопределённо женским голосом, перемежающимся шепотом и щелчками, которые совсем не походили на человеческие языки.
И когда она прошептала, остальная нежить присоединилась, слои почти-голосов, которые заставили её дрожать:
— Рождённая Солнцем. Ночная убийца. Предатель.
Нежить снова пригвоздила её своими глазами. Держала её там.
— Ты продала нас солнцу, — прошептала она, и жуткая ухмылка растянулась на этом некогда прекрасном лице.
Что-то хрустнуло у неё в челюсти, когда она улыбнулась. Хихиканье, похожее на пузырящуюся кровь, вырвалось из её широко открытого горла.
— Что они предложили тебе, принцесса? Трон? У тебя это было. Семью? У тебя это тоже было. Что ещё они тебе дали, чтобы отвратить твоё сердце от дома?
О, боги. Это не могло быть правдой.
— Сначала мы убили тебя, — сказала женщина-нежить, — потом ты убила нас. На этот раз мы закончим работу.
Сорен вырвалась из рук Элиаса, сжимая в ладони свой кинжал, желая, чтобы его рукоять держалась лучше, желая, чтобы её ладони не потели.
— Ты можешь попробовать, уродина.
— Это предупреждение. Возвращайся в Никс, и тогда ты ещё сможешь спастись.
Она выдержала её взгляд, оскалила зубы.
— Я ещё не закончила здесь. Но ты да.
Мёртвое существо сделало два шатких шага, растопырив костяные пальцы, челюсть отвисла с резким хрустом. Элиас и Каллиас одновременно дернулись, чтобы оттащить Сорен назад…
Но это был Финн, который уже двинулся, за долю секунды до того, как нежить сделала выпад, как будто он предвидел это, как будто знал.
И это был Финн, чей кинжал пронзил разлагающуюся кожу на лице нежити, Финн, в чью руку оно вонзило свои зубы. Финн, чей крик агонии смешался с её криком, с внезапным первобытным гневом, пронёсшимся сквозь неё, как ураган. Она и Элиас двигались в тандеме: Элиас оттолкнул голову мёртвого существа от Финна, а Сорен схватила её за волосы и ювелирно отделила голову от тела.
Мешок с костями рухнул кучей, от него исходило ужасающее зловоние, голова висела на ужасных волосах, зажатых в побелевших костяшках пальцев Сорен.
А вместе с ним последовали и остальные. Каждое мёртвое тело — от едва похороненного до изъеденного червями скелета — рассыпалось, как будто жизнь, поддерживавшая их, покинула их так же быстро. Как будто их хозяин сбежал.
Сорен начало трясти так сильно, что пальцы отпустили голову, и через несколько секунд она почувствовала, как руки Элиаса обнимают её. Ни слова от него — боги, что они вообще могли сказать?
— Элиас, — прошептала она, — что, чёрт возьми, это было?
Он крепче сжал её, его голос был мрачнее, чем штормовая никсианская ночь.
— Некромантия.
Только когда Финн застонал, она пришла в себя, вывернулась из хватки Элиаса и опустилась на колени рядом с братом.
— Финн? Финн!
Каллиас уже накладывал жгут над раной. Сорен наклонилась, чтобы взглянуть на него, её желудок подступил к горлу, и она чуть не подавилась. Кусок руки Финна отсутствовал, плоть была вырвана зубами, кровь впиталась в фиолетовую пряжу его свитера. Сам Финн был бледен, как мех горного волка; даже его губы побелели, а глаза закатились…
— Финн! — её голос сорвался на его имени. — Очнись, ублюдок, сейчас не время драматизировать!
Его тело сотрясала ужасная дрожь, что-то, что было слишком похоже на предсмертную агонию, чересчур похоже. Его глаза, уже тускнеющие, уже дезориентированные, встретились с её глазами.
— Я… прости, — выдохнул он.
Полуистерический смех сотряс её рёбра, но он стих при следующем толчке Финна.
— Прости за что?
— Мой свитер.
Его подбородок задрожал, взгляд переместился на окровавленную, истрёпанную пряжу. Он застонал, дрожащий, расстроенный звук, который был совсем на него не похож.
— Чёртова тварь порвала рукав… Будет так мучительно выводить эти пятна…
(window.adrunTag = window.adrunTag || []).push({v: 1, el: 'adrun-4-390', c: 4, b: 390})
Внезапно, охваченная неистовой потребностью дважды убить мёртвое существо, Сорен просто сжала его руку и мотнула головой в сторону Элиаса.
— Происходит ли что-нибудь, когда некромантское тело кого-то кусает?
Элиас моргнул, нахмурив брови.
— Что?
Адреналин и ярость сделали её голос слишком высоким, слишком громким, слишком сердитым. Это была не его вина, и не ему было это исправлять, но Мортем была его богиней, смерть была его всем, он должен был знать, что делать.
— Ты здесь, чёрт возьми, эксперт! Что-нибудь случиться? Он тоже умрёт?
Элиас нахмурился, как будто был сбит с толку.
— Я не… Я имею в виду, я так не думаю, но это не совсем моя область…
— Что ты имеешь в виду, это не твоя область?
— Солейл.
Тяжёлая рука легла ей на плечо, и она повернулась и увидела, что Каллиас смотрит на неё, строго и мягко одновременно, хотя он и сам был готов упасть в обморок.
— У Эли только подержанные счета и книги, от которых можно исходить, ясно? Не то чтобы мы были никсианцами. Мы понятия не имеем, на что способна магия Мортем.
Элиас напрягся.
— Ну, вообще-то, Мортем не…
— Прекрасно, — прервала она, бросив на Элиаса предупреждающий взгляд.
Защищая свою богиню здесь, он попадёт в кучу неприятностей, из которых у неё не было времени его вытаскивать.
— Нам нужно доставить его к Джерихо. Сейчас же.
ГЛАВА 43
КАЛЛИАС
— Нет. Нет. Нет. Нет. Нет.
Это было всё, что он мог сказать. Всё, о чём он мог думать. Всё, что он мог выдавить из себя, это хриплые вздохи, когда расхаживал по заброшенному берегу, единственному месту, где он мог скрыть свою слабость от других. Он примчался сюда в тот момент, когда доставил к Джерихо Финна, истекающего кровью и без чувств, бормочущего какую-то чушь об огне, черепах и шипах, лихорадочные сны уже овладели им. И не важно, сколько раз Каллиас просил его, приказывал ему очнуться, он не открывал глаза.
Он не остался, чтобы посмотреть, что будет дальше.
Каждый шаг по песку казался нетвёрдым, ноги дрожали так сильно, что он не был уверен, сколько ещё сможет стоять. Он не мог дышать, паника обвивала его рёбра, сжимаясь, как змея вокруг своей жертвы. Его грудь болезненно сжалась, затем расслабилась, затем снова сжалась, боль судорожно сжималась, как будто натягивали и отпускали повязку, снова, и снова, и снова.
Он не мог похоронить ещё одного брата или сестру. И уж точно не Финна.
Только не снова. Только не снова.
— Только не снова! Ты меня слышишь? Только не снова!
Он запрокинул голову и прокричал это в небо, вознося это к богам со всей силой, которую он ещё не отдал. Беспомощность подогнула его колени, швырнув на влажный песок, его руки погрузились в холодные края прилива. Он задыхался, давился и делал всё возможное, чтобы вспомнить, что Финн ещё не умер. Финн вовсе не был мёртв, и он тоже не умирал, потому что Каллиас отверг это, отрицал это, категорически отказался от этого.
— Анима, Темпест, кто бы ни слушал, — прорычал он, дикий, не поддающийся укрощению, бушующий за пределами спокойствия, — скажите своей проклятой сестре, чтобы она вытащила когти из моего брата, потому что я клянусь именем каждого бога, что если он умрёт…
В чём он клялся? Возмездие? Месть? Что он собирался сделать с безгласными, безликими богами? Как он собирался бороться с горсткой мифов? Всё, чем он угрожал им, — было его неверие — лишением своей веры. Но какое им было дело до поклонения одного человека?
Эта мысль только усилила его ярость, гудящий вой усиливался в его голове, давление и боль в груди, которые нарастали, нарастали и лопались. Он кричал от гнева и ужаса, ударяя кулаками по холодному песку, запрокидывая голову и крича бесстрастному небу.
