обычных граждан – полномочиями выступать посредниками и судьями в конфликтных ситуациях. Но правила гласили, что если уж вы выбрали такой неформальный суд для вашего дела, все должны согласиться, что вы не имеете права покидать собрание, если вам не нравится, что там происходит.
До описанного обучения такие маневры с выбором «удобного» суда были своего рода проблемой обязательств.
Их усилия дали реальный эффект. Мы побывали в этих краях через год после программы Балла, а потом еще два года спустя и сравнили положение дел в поселениях, где проводилась программа, и тех, которые она обошла. Балла был прав: на треть больше споров разрешалось благополучно, и насилие сократилось тоже примерно на треть. Стычки полностью не прекратились, но Балла и его инструкторы существенно изменили ситуацию.
И в этом нет никакого волшебства. Инструкторы помогали лидерам и жителям общин освоить те же самые техники и приемы, которыми пользуются профессиональные переговорщики и посредники. Они создали простую программу, чтобы снизить уровень неопределенности и неверного восприятия и укрепить обязательность. За счет этого они помогли создать четкие, разделяемые большинством неформальные правила поведения. Это один из базовых институтов любого благополучного общества. Это микрокосм того, к чему могут привести качественное посредничество и качественные переговоры на любом уровне. Уверен, именно это имел в виду Шимон Перес, когда говорил о строительстве туннеля [22].
Социализация
Я хочу отдельно акцентировать внимание на важнейшем аспекте программы Балла. Были созданы техники и нормы для сокращения неопределенности и повышения обязательности. Это потрясающе. Но дело не только в посредничестве: во многом это была программа социализации. Люди собрались и договорились о приемлемом поведении, а потом применили эти новые договоренности на учебных занятиях и вне их, разбираясь с ворохом нерешенных земельных споров. Умение распознавать свои эмоции, слушать противника, пытаться понять его и сочувственно отнестись к его точке зрения, контролировать свой гнев – это привычки. Их можно приобрести, им можно научиться. Они подкрепляются социальными нормами и договоренностями. Любое общество может создавать для себя такие нормы.
Социолог Норберт Элиас назвал это процессом цивилизации и написал знаменитую книгу под тем же названием. Изучая историю Европы последнего тысячелетия, Элиас выявил постепенное снижение уровня насилия: поножовщины, дуэлей чести, массовых драк. Наряду с этим снижением он показал постепенное формирование манер, вежливости и стандартов изысканности. Общим для всего этого было умножение привычек самоконтроля, сочувствия и уважения к другим и более рационального и дальновидного мышления. Часто инициаторами изменения норм становились элиты – изменяя собственное поведение и действуя как образец для подражания.
Недавно Стивен Пинкер расширил идею Элиаса, показав, что цивилизационный процесс приводит к снижению уровня насилия в обществе, Согласно Элиасу и Пинкеру, определенную роль в этом играют постепенное культурное просвещение, формирование сдержек и противовесов и государство (темы последних трех глав).
Однако эксперимент Балла показывает, что процесс цивилизации можно сконструировать. Разумеется, «цивилизация» как процесс – неудобный термин, как и «социальная инженерия», хотя, если быть честными, это она и есть, даже когда люди применяют ее к себе. В предыдущих главах мы говорили о том, как элиты используют этот процесс для удовлетворения эгоистических интересов, с помощью пропаганды и дезинформации разжигая возмущение и антипатию. А теперь поговорим о том, как люди типа Джеймса Балла пытаются социализировать свое общество для общего блага,
На рынке Красных фонарей в Монровии нещадно палило полуденное солнце, обжигая непокрытые головы. Некоторым торговцам повезло больше, и они укрывались от зноя под потрепанными пляжными зонтиками, в то время как их товары громоздились на ржавых ручных тележках или лежали кучами на циновках, брошенных прямо на иссохшую бурую землю.
Я хотел познакомиться с представителями городского дна. Не с теми, кто торгует старой обувью с пыльных циновок или шампунем с рук, – они бедняки, но, как большинство жителей Монровии, честные и мирные граждане. Меня интересовали персонажи с задворков общества – те, кто ютится в маленьких тростниковых хижинах, служащих одновременно притонами наркоманов, или те, кто с пустой тележкой наготове предлагает подвезти ваши товары за небольшую мзду, но в основном зарабатывает на жизнь карманным воровством или грабежами. Большинство из них – бывшие участники гражданской войны. Правительство опасалось, что такие как они могут стать наемниками или мятежниками.
Я ходил по рынку Красных фонарей с Джонсоном Бором, высоким, улыбчивым, упитанным парнем лет 35. Он возглавлял общественную организацию по делам бывших боевиков и уличной молодежи, поэтому мы и бродили здесь, уставшие, в мокрых от пота рубашках, выискивая наименее законопослушных граждан. Мы отдыхали в тени заброшенных домов, или у огромных мусорных куч, или в тростниковых хижинах-наркопритонах, слушая, как молодежь описывает свои сегодняшние подвиги.
Однажды, когда мы вышли из одной такой хижины на дневной свет, молодой парень на другой стороне улицы заметил Бора и помахал ему. Он был худощавым, опрятным, хотя и бедно одетым. Перед ним стояла тележка с обувью на продажу. После того как они с Бором переговорили, я спросил, как они познакомились. «Ну, я был таким, как они, – молодой человек показал в сторону торговцев, – а потом попал в программу Джонсона». На следующий день произошла похожая встреча с другим парнем, потом еще одна. Все эти люди оказались гордыми выпускниками организации Бора. «Расскажи еще раз, что ты делаешь?» – попросил я Джонсона. Его краткий рассказ, полный модных словечек и преувеличений, поначалу мало что мне дал. Поэтому следующие два дня мы провели за моим компьютером в похожем на пещеру баре, записывая, что он делал – день за днем и шаг за шагом. Потом я встретился с Джинни, психологом. «На что это похоже, на твой взгляд?» – спросил я. Она пробежала взглядом мои записи. «На когнитивно-поведенческую терапию, – ответила она. – Необычно, но может сработать».
В Либерии, через пятьдесят лет после того, как Аарон Бек изобрел КПТ, Бор никогда не слышал ни об этом профессоре, ни о его методе. Но он понимал, что может подействовать. 15 лет он набирался знаний от приезжих соцработников, загружал из интернета руководства по работе с молодыми правонарушителями и заимствовал западные идеи и техники. Во всех этих материалах отражены открытия Бека. Для Бора каждый день был неформальным экспериментом. Если что-то получалось, он сохранял. Если нет – отбрасывал.
Я побывал на нескольких занятиях. Два десятка человек устраивались в обшарпанных пластиковых креслах на третьем этаже заброшенного шестиэтажного здания. Бор встречался с этими бродягами по утрам трижды в неделю на протяжении двух месяцев, и они уже многого достигли. Прежде всего они освоили
