class="p1">Собрал я драгун. Увидев, что потери большие, послал донесение ротмистру Тускаеву, командовавшему эскадроном, спрашивая указаний. Ответ был: «Немедленно взять Царский курган!» Это был высокий курган. На нем засели большевики с пулеметами. Рассуждать было нельзя. Двинулись вперед, забрали курган, оттуда спустились вниз, захватили еще несколько рядов окопов… Слева от нас наступали два других взвода, при них был мой брат Николай. Задача их была занять деревню Старый Карантин.
Сидел я в захваченном окопе, когда ко мне подошел драгун, посланный корнетом Люфтом (бывший вахмистр 3-го эскадрона), и сказал: «Ваш брат тяжело ранен и эвакуирован. Ранен также штабс-ротмистр Столыпин, который командовал левым крылом».
К вечеру, ввиду наступившего затишья, я отпросился у ротмистра Тускаева, пошел на пристань, где стоял пароход Красного Креста, и разыскал брата. Он был ранен в обе ноги пулей и гранатой, вырвавшей ему часть ноги от колена до паха. Брат мой отказался, чтобы ему отняли ногу, и хорошо сделал, так как сохранил ее до сих пор.
Бой под деревней Ново-Александровкой (Гапсипо тож)
В августе 1919 года Сводный полк Кавказской кавалерийской дивизии выступил из города Александровска по направлению на северо-запад. Погода была солнечной. Шли мы медленно, потому что конский состав был разношерстный – наряду с довольно хорошими конями попадались какие-то жалкие крестьянские лошаденки.
Переночевали мы в небольшом селе и узнали, что в соседней деревне Гапсино стоят части махновцев. Мы с ними еще не встречались, но знали, что они воюют и против нас, и против красных, прикрываясь политическими лозунгами. Это была настоящая разбойничья банда.
Утром – это было 8 августа – мы построились, выслушали приказания. Шесть эскадронов двинулись с двух сторон в атаку на Гапсино.
Нижегородскими эскадронами командовал князь Сергей Львов. Шли против солнца по жнивью, подымая легкую пыль… сначала шагом, чтобы беречь коней. До Гапсина было версты две с лишним. Махновцы открыли беглый огонь, но стреляли плохо – брали слишком высоко…
Пройдя больше версты, перешли на рысь. Огонь усилился, и мы стали нести потери… Когда приблизились, пришпорили коней, выхватили шашки и завопили дикими голосами. Кто кричал «Ура», а кто просто крыл махновцев последними словами.
Традиция же нижегородцев всегда была идти в атаку молча, словно волки, что куда страшней нестройного «Ура». Что же поделаешь – не те времена…
Пули стали посвистывать мимо ушей, и, как всегда, казалось, что их куда больше, чем на самом деле. Упал взводный Каменев – хороший драгун, один из коренных нижегородцев… Рядом со мной скакал, пригнувшись к луке, матрос гвардейского экипажа, а дальше – бывший красноармеец. Скопище весьма сборное…
Несмотря на это, картина была все же довольно красивая и весьма «батальная»: пыль, крики, кони без седоков, стрельба – словом, все как полагается. Но лучше не сравнивать с 1914—1916 годами…
Атака велась в два эшелона в глубину. Стали уже видны цепи махновцев. Они залегли в тени, вдоль канав, за которыми росли высокие деревья… Вопрос, от которого все зависело: выдержат ли они или побегут? Если выдержат, нам будет плохо…
Не выдержали махновские нервы! Сначала двое-трое, а затем и остальные начали карабкаться через заборы, а мы карьером ворвались в ближайшие улицы… Началась рубка – шашка против штыка. Раздавались отдельные выстрелы, крики, ругань, звон шашек о стальные шлемы, стоны… Махновцы опять не выдержали и кинулись кто куда – за хаты, в сады, в высокую кукурузу…
Стали собирать пленных, подбирать убитых и раненых. Я спешился и с Алексеем Маклаковым решил выяснить обстановку на краю деревни.
Мы вскоре заметили, что махновцы опомнились и стали собираться в высокой кукурузе для контратаки. Надо было дать знать нашим. Мы вышли на улицу и сразу же, почти в упор, попали под пулеметный огонь. Я получил пулю в ногу и увидел, что Маклаков тоже ранен.
Улица была под сильным огнем. Пришлось снова завернуть во двор хаты и, чтобы вернуться к своим, с трудом и по очереди перелезать через ряд заборов. Мучительное дело! Маклаков, бедняга, страдал больше меня, так как пуля попала ему в область колена. Тащил его, тащил себя, но как-то дотащились.
Нашел вестового, сдал Маклакова, сел на коня и, выезжая из деревни, увидел, успел на прощанье увидеть, страшную картину: озверевшие драгуны рубили группу в 15—20 пленных махновцев… Особо смотреть не стал и под ослабевшим огнем противника проскакал с вестовым версты две до какого-то села.
Вестовой пошел искать телегу или тачанку. Пока я с трудом слезал с лошади, подошла немолодая сестра в самодельной косынке с красным крестом. Начала было под моим руководством надрезать верх сапога, но… как увидела кровь и рану, тихо вздохнула и упала в обморок… Пришлось самому разрезать штанину, открыть «индивидуальный пакет», вынимать из широкой сквозной раны куски сукна и всякую дрянь, все залить йодом и сделать перевязку. Обтер руки травой, вынул портсигар и закурил заслуженную папироску. Вестовой за это время нашел тачанку, и я в нее вскарабкался. На коня я уже не мог сесть – это можно лишь сгоряча, сразу после ранения. Вот мы и двинулись! За тачанкой вестовой вел наших коней, с которых буквально ручьями лил пот. Где наши кони прошлой войны!
За нами, шагах в десяти, окруженные конным конвоем, шли пленные. Значит, все же брали в плен. Шли они в облаках пыли, и некоторые говорили между собой… по-английски! Говорили о том, убьют ли их? когда и как? доведут ли живыми до станции? а может, и не убьют?
Я обернулся к ним и спросил, каким чертом они попали к Махно? Оказывается, это были рабочие, выписанные до революции из Англии для работы на наших оружейных заводах. Попали же они к Махно случайно. Это «случайно» могло дорого обойтись!
Одному из них было, вероятно, лет за 60: копна белоснежных волос, седая борода… Говорил он от лица остальных, просил меня их спасти. Но седина его не спасла. Когда конвойные остановились у станции, англичан стали зверски избивать. «На тебе, сукин сын мистер, на память в морду!» Я объяснил коменданту станции, в чем дело, сказал, что, дескать, «союзников» следовало бы оставить в живых. Признаться, далее я не стал заниматься их судьбой. Целый день не ел, устал и начал ослабевать… Еле доковылял, опираясь на карабин, до бронепоезда, на который грузили раненых. Был уже вечер, а под утро мы двинулись. Пути оказались где-то взорванными. Мы долго и повторно чего-то ждали. Лишь через два дня добрались до города Александровска.
На операционном столе сняли заскорузлую повязку. Доктор спросил:
