шли…
Не те времена были, не тот противник, да и сама война была не та.
Конец деникинской борьбы
Зимою 1919 года стояли мы близ городка Гольты, что к северу от Одессы. У меня поднялся ужасный жар – начало сыпного тифа. Ложиться в обозы боялся, потому что обозы – любимая добыча красной конницы.
Подошла неприятельская пехота. Наши два Бориса (то есть Голицын и Шереметьев) находились со мной близ какого-то завода. Я еле держался на седле… под черным небом снег казался еще белее.
Пришпорил кобылу, чтобы передать приказания… Вдруг снег, лед, комья земли, какие-то доски – все это полетело вверх, а я с кобылой – вниз. Мы были на дне широкого и глубокого колодца, вода доходила мне до пояса, наверху светлел четырехугольник неба, а на нем чернели силуэты голов. Наконец драгуны связали несколько ременных вожжей с петлей для ноги и вытащили меня на свет божий.
Довезли меня до станции, погрузили… а что дальше было – не помню. Очнулся от холода, лежа на соломе в товарном вагоне. За головой набрался сугробик снега. Был я то в забытьи, то бредил, то спал. Тем же занимался лежавший рядом со мной пехотный офицер. Ему почему-то оставили револьвер, и он им угрожающе размахивал. Я на него навалился и револьвер отнял.
Везли нас до Одессы долго – сколько дней, не знаю. Там положили где-то в коридоре на цементный пол и… забыли. Под утро все же вспомнили и перевезли в госпиталь в здании женской гимназии. Дали мне чудесную комнату с высоким потолком и зеркальным окном. Заботливо уложили в мягкую кровать и покрыли белоснежной простыней. Совсем неплохо, но… комната была нетоплена и не было одеяла.
Часа через три заглянула сестра. «Скажите, сестра, всюду нетоплено?» – «Всюду». – «Одеял нет?» – «Ни одного!» – «А есть палата, где полно больных?» – «Есть. Только, слушайте, там люди лежат просто на полу, и среди них много умирающих». – «Вот и прекрасно. Ведите меня туда, пока не замерз!»
В общей палате было теплее от дыхания многих людей. Дали соломенный матрац. Рядом со мною действительно умирал от гангрены солдат. Дали мне денщика, драгуна-обозника, немолодого сурового мужика. Он принес мои вещи из дезинфекции – все село, скомкалось… Денщик пожал плечами: «Вот ужо выйду я вечерком в город, куплю что-нибудь, а насчет брюк – вон, гляньте!» И действительно, на спинке стула около умирающего офицера висели новенькие зеленые пехотные штаны… «Только придется вам, господин ротмистр, малость потерпеть, пока они помрут…»
На следующее утро солдат принес-таки шубу на лисьем меху, правда облезлую…
К Одессе между тем подходили красные. Посадили меня, выздоравливающего, в барскую коляску, запряженную парой вороных. А со мной уселись барон Дм. Фиркс и сестра-галичанка. Провели первую ночь в большой немецкой колонии «Гросс Лилиентал». Была лютая стужа, и я слегка отморозил пальцы ног. Помогла древняя старушка баба, которая решительно отстранила Фиркса и не дала растирать ноги снегом… «Да ты что, барон, дурной, что ли? Словно не знаешь, что делаешь!» Поставила ноги в шайку с водой и льдом. Когда постепенно ноги стало покалывать и пошли мурашки, она взяла горсть снега и стала растирать пальцы ног…
Вторая ночевка была в селе Францфельд. С нами двигались кадеты, институтки, больные и раненые, отдельные части Одесского гарнизона и просто люди, бегущие от большевиков. Но полк наш был где-то севернее.
На третий или четвертый день, на привале в большом селе около полудня, было солнечно и голубело зимнее небо. Вдруг – паника! Люди выскакивали из изб, искали свои повозки, телеги, сани, экипажи, которые бестолково запрудили улицу. Все это рванулось… А в это время слева, на белом снегу, показались черные цепи большевистской пехоты… Был при нас нижегородский «конвой» – пятнадцать обозников под командой графа Бориса Шереметьева. Боря – сказалась порода! – выхватил шашку и повел свое «войско» навстречу красным… против солнца и слегка в гору. К счастью, каким-то чудом наш караван сумел вылететь из села. Красным преградили путь не только Шереметьев с его горсткой людей. Оказались там те, что шли за нами, а именно одна пехотная часть, и красных отбили…
Мы свернули в сторону, и колонна наша по льду перебралась на румынский берег Днестра. Полковники Петр Ден и Борис Шереметьев отправились для переговоров с румынскими властями. Когда они вернулись, солнце было уже невысоко. Наши посланцы сообщили, что румыны отказались наотрез принять больных и раненых даже. Дали нам час времени, чтобы вернуться на русскую территорию. Через час грозили открыть по нас огонь.
Мы посмотрели на часы. До истечения ультиматума оставалось еще 45—50 минут… Но мы еще плохо знали наших бывших союзников. Минут через 15 или 20 отдельные гранаты стали рваться среди обоза Красного Креста, среди повозок с ранеными и кадетиками… Скрепя сердце двинулись обратно по льду, вдоль Днестра, прикрываясь зарослями камыша.
Лед оседал. Вода доходила порой до подножек нашей коляски. Мы двигались все дальше и дальше, решив выйти на русский берег лишь в полной темноте.
Что было дальше – опять смутно помню, наступил очередной подъем температуры. Как во сне помню, как через день-другой пали наши барские вороные кони и их заменили парой буланых кляч… Бредил, что попал в плен и что от меня это скрывают. Но однажды утром Фиркс подвел меня к окну какой-то хаты, в которой мы оказались оба: «Смотри, Фома неверный!» Взглянул я через покрытое ледяным узором окошко и на фоне розового морозного неба увидел Сводный полк во всей его красе! Думаю, что это ускорило мое выздоровление…
Мы двинулись дальше и наконец встретили польские войска. В сравнении с нами, в наших изодранных полушубках, грязных папахах, с нашими небритыми обветренными лицами, войска их показались мне чем-то сказочно прекрасным. Кони как на подбор… одеты все с иголочки… сытые, румяные, чисто выбритые…
Нас приняли, не встретили пальбой… В течение двух-трех недель несли мы сторожевую службу совместно с поляками. Особой близости не было, но не было и враждебных чувств: нас свела судьба…
Вскоре боевые части генерала Бредова, отхлынувшие на польскую территорию, к которым принадлежал и наш Сводный полк, направили через Львов в Силезию. Там нас посадили в бывший германский лагерь для военнопленных около местечка Стржалково. Лагерь был большой, бараки были прекрасные, чистые и просторные… Кормили нас плохо: немного хлеба, селедки и похлебка из лошадиных голов… Впрочем, за проволокой ходили местечковые евреи. Их не в силах была отогнать стража – молодые новобранцы, почти дети. Эти евреи снабжали нас
