драгоценных секунд, самых дорогих в его жизни. Кристина, все так же облаченная в голубую пижаму, сидела в инвалидной коляске, читая какую-то потрепанную книгу. Ее роскошные густые рыжие волосы цвета расплавленной меди струились по плечам. При этом девушка не выглядела ни напуганной, ни даже подавленной.
Когда время истекло, картинка исчезла, и на мониторе вновь появились огромные весы.
– Что ты дал ей читать, психопат? – проскрипел Юрий. – Книжки Таро? Это дерьмо, которое ты заставлял его жрать вместе с его же кровью?
– Ты слишком плохого мнения обо мне, – обиделся Ох. – Твоя дочь хорошо себя вела, и я дал ей «Анну Каренину». Лично мне очень нравится это произведение… Вообще люблю классику.
– Я не хочу, чтобы ты держал ее в одной комнате с этим чокнутым писателем.
– Не волнуйся, они содержатся раздельно. У Таро сейчас небольшие проблемы. Он и так был шизанутым, а когда стал питаться собственной книгой, и вовсе растерял все свои гайки из башки. Может быть, на это повлияла его собственная нога, которую он вчера съел на ужин. Показать, как он это делал?
Желающих посмотреть на это не нашлось.
Алексей со вздохом встал со стула. После слов невидимого палача о ноге писателя по его телу словно пробежал разряд тока, и перед глазами запульсировал жуткий кадр, который он будет помнить до самой смерти – сумасшедший гигант в маске отпиливает его маме правую руку. Он сделал это с такой легкостью, словно разрезал небольшое деревце. Как только отсеченная по локоть рука отделилась от тела, страшная короткометражка оборвалась, после чего начался фильм. И целый час Алексей со смиренным видом таращился в экран. Его помутневшие глаза созерцали «Седую ночь», а мозг вновь и вновь прокручивал безумную сцену с матерью.
Он ненавидел себя за трусость. Ненавидел за то, что жутко боится боли. Он ненавидел этого гребаного психа по кличке Ох, его брата в грязном комбинезоне, который отпилил маме руку. Ненавидел этот чертов подвал из стальных пластин, Жанну и Юрия, в особенности этого ублюдка Рэда, из-за которого все, собственно, и началось. Он ненавидел даже этого несчастного ребенка, который вот уже десять или пятнадцать минут вопил как резаный…
Если бы сейчас у Балашова был заряженный пистолет, он, не задумываясь, пустил бы себе пулю в лоб. Внутренний голос вкрадчиво напомнил, что у него есть отличное средство – половинка бритвы, которая очень хорошо рассекает вены и артерии. Но в том-то все и дело, что резать вены – страшно. Страшно, долго и, что немаловажно, больно. Пуля, бесспорно, имеет все преимущества, но пистолета у Алексея нет. А поэтому и рассуждать о самоубийстве больше не имеет смысла.
В углу заворочался Рэд. Глухо застонав, он сел, с заторможенным видом оглядываясь по сторонам.
Заметив его, Юрий понимающе кивнул:
– Будь спокоен, старикан. Тебя не тронули.
Режиссер убрал с лица слипшиеся волосы. Поморщился от запаха, который исходил от его рубашки.
– Душ из дерьма, – пояснил Юрий. – Ты опрокинул ведро и прыгнул в лужу. Сам виноват, неуклюжий старикан.
– Мерзавцы, – сплюнул Рэд. Он бросил взгляд на плачущего ребенка и спросил: – Что с Жанной? Она… умерла?
– А черт его знает. Может, и умерла, – беззаботно произнес Юрий. – Она ничего не жрала столько времени. И сцедила с себя два литра крови. Некоторые от этого могут склеить ласты.
Тяжело переставляя ноги, Рэд проковылял к женщине.
– Она дышит, – сообщил он, и в его голосе чувствовалось явное облегчение.
Немного помедлив, он сел на пол и осторожно взял на руки орущего ребенка.
– Не трогал бы ты его, старик, – заметил Юрий. – Пусть все идет своим чередом.
– Это не значит, что нужно быть скотом. Мальчишке всего пару дней от роду.
– Нужно отдать этого засранца, – заговорил Алексей. – Сунуть его в ведро и пусть забирают.
– Заткнись, – в голосе Рэда сквозило отвращение. Он повернулся к Юрию: – Судя по тому, что этот толстяк весь целый, за просмотр кино заплатила его мать?
Юрий в знак согласия кивнул.
– Теперь его мамаша сможет экономить на маникюре, – добавил он. – И она стала меньше весить. Килограмма на три точно.
Алексей смахнул выступившую слезу:
– Это подло, так говорить.
Ему никто не ответил, и банкир перевел влажный взор на экран.
– Отпустите меня, пожалуйста, – прогнусавил он. – Хватит уже… Я напишу признание в полицию. Расскажу, как все было. Будет огласка, общественный резонанс. Обещаю, что про наше преступление все узнают. Мы… мы будем наказаны!..
– Гляжу, Карпыча совесть начала мучить? – спросил Ох. – Мне придется разочаровать тебя, парень. И не потому, что я зверь какой-то. Объективность такова, что твое признание – даже если тебя поддержат твои товарищи, включая Рэда, ничего не изменит.
– Почему?! – с болью в голосе выкрикнул Алексей.
– За совершенные вами преступления истекли все сроки давности. Дело, может, и возбудят, но толку от этого не будет. Тем более что тело Ирины Воробьевой тоже вряд ли найдут – не сносить же из-за его поисков новостройки?! Даже если что-то начнется, ты втихаря отстегнешь кому-то нужную сумму, вас отпустят, и этим же вечером ты, Карпыч, устроишь по этому случаю банкет. Конечно, дети Ирины хотели бы, чтобы это был яркий показательный процесс… с наказанием всех причастных. Но увы и ах.
– Она твоя мать? Ты так и не ответил, – сказал Рэд. Ребенок в его руках крутился и вырывался, даже не думая успокаиваться, и режиссер положил его на место, рядом с Жанной.
Какое-то время Ох молчал, словно размышляя, стоит ли продолжать разговор. Зашевелилась Жанна. Она очнулась, открыла глаза и потянулась к сыну. Как только пальцы матери коснулись младенца, он сердито сверкнул глазенками и мгновенно утих.
– У Ирины было трое детей, – начал Ох. – Аня, Андрей и Рома, самый старший. Три, шесть и восемь лет. В тот вечер они были втроем – мать и двое детей, Андрей в это время проходил лечение в больнице. Он родился слегка двинутым и лечился иной раз в стационаре. Жанна приехала, когда она хлопотала на кухне. Видимо, предложение подруги было очень заманчивое, поскольку Ирина тут же собралась и уехала, даже толком не попрощавшись с детьми. И Рома остался с сестрой. Он с трудом понимал, кому и зачем поздно вечером понадобилась их беременная мама, но раз она уехала, значит, причины были весомые.
Восьмилетнему мальчишке пришлось стать взрослым мужчиной, и он очень старался быть им. Первые два часа ему как-то удавалось отвлечь Аню, хотя она постоянно спрашивала, куда запропастилась мама. Вскоре они проголодались. На кухне остывал недоваренный суп, и ребята немного поели. Они легли
