время вспять. Она буквально воочию видела напуганных детей, которые ждали маму в темном холодном доме, и этот образ был настолько ярким и впечатляющим, что в ее горле застрял вязкий ком. Жанна подумала о повешенной девочке, ноги которой грызла бездомная псина. Попыталась представить, что происходило в голове бедняжки, прежде чем она решилась на такой отчаянный шаг – окончить жизнь в петле.
«Я никогда не брошу тебя, – мысленно произнесла она, с нежностью глядя на Диму. – Что бы ни произошло. Что бы ни случилось… – Жанна ласково гладила сына, и глаза ее медленно наливались тяжестью. – Никогда… не брошу…»
Под утро Алексею приснился очередной кошмар. Будто заточение закончилось и его вместе с остальными узниками «кинотеатра» выпустили наружу. Алексей оказывается дома и слышит голос матери. Он нерешительно заходит в гостиную и видит ее на столе. Страшный живой огрызок, перемотанный грязными бинтами – без рук и ног, только туловище и хныкающая голова.
«Я спасла тебя, сынок, – скулит мама. – Твоя чаша заполнена. Обними меня. Потому что мне тебя уже обнять нечем».
Она извивается на столе, как кошмарная личинка из фильма ужасов, и Алексей захлебывается от крика.
Он проснулся от стука собственного сердца, которое кузнечным молотом ухало по грудине. Разлепил веки, недоуменно таращась на Юрия, который пристально наблюдал за банкиром. Ему не понравился вид Юрия. Было в нем что-то настороженно-плотоядное, он напомнил ему охотника, который наблюдал за мучениями зверя, попавшего в капкан.
– Слушай, а я знаю эту мелодию, – сказал Есин, сделав в воздухе жест здоровой рукой. Вторая вяло болталась вдоль обнаженного торса, багровая и раздувшаяся, словно бревно. Кожные покровы ниже жгута приобрели синюшный цвет и источали сладковатый запах разлагающейся плоти. – Мне даже не нужно спрашивать Рэда, знатока классики. Это «Щелкунчик», Карпыч. Его написал Чайковский. Узнал?
– У тебя… началась гангрена, – сказал Алексей, завороженно глядя на культю мужчины. Потом его взор сместился на топор, торчащий из-за пояса Юрия, и в глотке моментально пересохло.
– Да, моя клешня хреново выглядит, – кивнул Есин, следя за выражением лица банкира. – Но я надеюсь, что дождусь пятого сеанса. Кстати, мне тут на память анекдот один пришел. Про нарика и сифилитика в тюрьме. Слыхал?
Алексей молча замотал головой. Краем глаза он видел Жанну, которая забилась в угол вместе со своим спиногрызом. Сквозь спутанные волосы на него смотрели широко распахнутые глаза женщины, горевшие лихорадочным огнем. Рэд сидел в другом углу, с мрачным видом ковыряя на пальце заусенец.
– Сидят, значит, в камере наркоман и сифилитик. У сифилитика вдруг раз – и нос отвалился. Он его в окно выкинул. Сидят дальше. Вдруг хоп – ухо оторвалось. Сифилитик его тоже выкинул. Потом глаз выкатился, и его туда же. Нарик восхищенно говорит: «Ну, парень, я тащусь, как ты по частям сваливаешь…»
Балашов уставился на пластиковое ведро и почувствовал, как его кожа начала покрываться пупырышками. Музыка, ведро…
– Сколько до начала сеанса? – дрожащим голосом спросил он.
– Полчаса, – ответил Юрий. – Если ты думаешь, что в ведре есть литровые мензурки для забора крови, то ошибаешься. Бутылок там не было. На этот раз все серьезно.
Алексей начал пятиться, не сводя с него глаз. Упершись спиной в стекло, он засеменил влево.
– Куда лыжи намылил, Карпыч? – ласково спросил Юрий. – Это невежливо – уходить, не дослушав собеседника.
– Не приближайся ко мне, – пробормотал банкир.
Юрий медленно двинулся следом за ним.
– Меня тут случайно озарило… Если в конечном итоге в ведре должны оказываться части наших тел, есть ли разница, каким образом эти части туда попадают?
Алексей ощутил, как предательски затряслись колени. Он боялся, что, сделав шаг, ноги попросту не выдержат, и он рухнет на пол. Балашов заставил себя улыбнуться:
– Не понимаю, о чем ты.
– Ты, наверное, гадаешь, какую руку или ногу сегодня отрежут от твоей мамы. Да, толстяк?
– Я не…
– Почему мы сами себя калечим? Не задавался таким вопросом, Карпыч? Может, стоит помочь друг другу?
Юрий был уже близко, и Алексей заставил себя сдвинуться с места. Три коротких шага, и он, по сути, загнан в угол. Сердце колотилось так сильно, что ему казалось, будто все видят, как резко вздымается и опадает его рыхлая безволосая грудь.
– Я думаю, пришло время слегка подкорректировать правила, – сказал Юрий. Он вытащил из-за пояса топор, и перед глазами Алексея все зашаталось. Если и были какие-то сомнения относительно намерений Есина, то теперь они отпали.
«Этот псих хочет зарубить меня», – вяло подумал он. Странно, но от этой мысли, холодной змеей скользнувшей в мозг, не было никакой паники. Только смертельная усталость и опустошение.
– Лучше убей их, – Алексей указал на Жанну. – Мы с тобой все-таки приятели, Фил. Прошли огонь и воду. Я хранил нашу тайну все эти годы…
Есин многозначительно цокнул языком.
– Я думал об этом всю ночь. Решал, кто из вас. Размышлял, сравнивал. Видишь ли, Карпыч, я ненавижу предательство. Она…
– Я не предавал тебя! – закричал банкир, побледнев.
– …она готова загрызть всех за своего ребенка. И будет стоять насмерть за него. А ты… спокойно смотрел, как твою мать расчленяет какой-то жирный урод… В этот момент я вдруг подумал, что тебе еще попкорна не хватает! Ты выглядел так, будто тебе это было интересно! Ты гнида и мразь, Карпыч. Каким и был всю жизнь.
– Ты не имеешь права! – заголосил Алексей. – Это… это против правил!
– Если я нарушу правила, Ох с меня спросит, – отозвался Юрий, презрительно сплюнув.
– Не трогай меня… Не подходи… Рэд! Рэд, скажи ему!
Юрий хихикнул:
– Ты просишь помощи у чела, которого вчера собирался трахнуть? Ты вообще ничего не соображаешь, толстяк… Твои мозги, похоже, похудели вместе с пузом. С чего начнем? Рука, нога, ляжка? Как на рынке – вам для супа или жаркого?
– Нет!
Отчаянно взвизгнув, Алексей что было силы толкнул Есина в грудь и замахнулся кулаком. Юрий успел отпрянуть, и удар банкира пришелся в пустоту. В следующую секунду вверх взлетел топор, обрушившись на левое плечо Алексея. Заточенная сталь разрубила кость, глубоко погрузившись в мясо. Юрий потянул свое оружие на себя, из громадной раны хлынула кровь. Балашов заверещал тонким пронзительным голосом, пытаясь зажать другой рукой алую расщелину.
– Бежать некуда, Карпыч, – пропыхтел Юрий.
Еще один взмах, и обух топора врезался в ухо Алексея, расплющив его в кровавый блин. Не удержавшись на ногах, Балашов тяжело грохнулся на пол, не переставая визжать. Когда ему удалось принять сидячее положение, Юрий неожиданно плюхнулся рядом с ним и положил топор на пол. Плотно обхватив шею Балашова укороченной рукой, он
