так что теперь грязные подошвы босых ног собирали каждый острый дорожный камень. В очередной раз споткнувшись о ровную поверхность, Джиллиан упёрлась пыльными руками в чёрный бок внедорожника и застонала, когда к горлу подкатил приступ рвоты. Где-то позади орала злая сигнализация.
Перелёт до Вашингтона она запомнила плохо, проведя большую его часть в туалете, где извергала из себя воду и желчь. Если честно, Джиллиан вообще не понимала, каким чудом прошла досмотр, не вызвав подозрений в зоне досмотра. Она не помнила, как купила билет и как доехала до аэропорта. Перед глазами стоял ночной Чикаго, пока Джил пыталась остановиться и разобраться, что же творит. Однако мозг отказал, и под конец перелёта, на второй стадии отвратительной ломки, она мечтала лишь сдохнуть.
Теперь же Джил ползла в поисках своей машины. Ноги не слушались. Они то и дело подкашивались, отчего Джиллиан падала, и её ладони были уже содраны в кровь. Наверное, следовало поблагодарить какого-нибудь божка наркоманов, что она не свалилась в канаву. А впрочем, там ей было бы самое место.
«Уйди…»
Голова взорвалась новым приступом боли, и Джил закусила губу, чтобы подавить прорвавшийся стон. Дерьмо. Несколько раз моргнув, она попыталась сфокусироваться и разобрать, что за цифры виднелись на тёмном бетонном столбе, после оттолкнулась и двинулась дальше. Осталось совсем чуть-чуть.
«…Наверное, во мне всегда было больше гонора, а не здравого смысла; честолюбия, а не добродетели; трусости, а не храбрости. И именно поэтому я стала лучшей. Только больные травмированные психопаты смогли бы делать мою работу. А я даже не помню, как всё началось. С переговоров? С шантажа? Не знаю. Просто в один момент я обнаружила себя уже привычно глотающей розовые таблетки амфетамина из ободряюще протянутой руки наставника. Во времена студенчества я верила ему безоговорочно, ведь Клейн считался легендой, попасть к которой хотели многие. Но повезло только мне. Позже были другие формы, другие лекарства и много чего ещё, однако свой первый передоз я получила именно тогда – в пыльном углу западного крыла Конгресса…»
Было ужасно холодно. И когда Джиллиан наконец-то нашла машину, из-за слабости и скорой близости к окоченению тело уже била крупная дрожь. Тем временем автомобиль, который стоял на положенном месте, отчего-то не сверкнул «аварийками» при попытке открыть замок. Трясущимися руками, Джил истерично надавила на кнопку брелока, затем ещё несколько раз, подёргала ручку на дверце, а потом зачем-то пнула по колесу. Ничего. Аккумулятор был мёртв, и Джиллиан в сердцах двинула ладонью по холодной крыше автомобиля. Стало чертовски больно, зато вышло сосредоточиться, и Джил попыталась попасть ключом в замочную скважину. Вышло не сразу, и она наверняка расцарапала дверь до ржавых полос, прежде чем всё же открыла дверь, дёрнула вверх защёлку и почти рухнула на заднее сиденье. Колени сами подтянулись к груди, и Джиллиан свернулась комочком в попытке спастись от ночной прохлады. Лучше бы ей не пережить эту ночь…
«Уйди…»
Голос звучал в голове не переставая. Он перекатывался из стороны в сторону будто свинцовый шарик, пока Джиллиан грела дыханием заледеневшие пальцы. «Уйди-уйди-уйди-умри-умри-умри…» Она сделала судорожный вздох и закусила губу, ощутив, как отдаётся болью в неистово колотившемся сердце малейшая попытка истерики. Но в щели пробрался новый порыв холодного ветра, и Джил заскулила. Господи! Она убила Алишу. Она действительно это сделала.
Веки закрылись сами, и под ними немедленно поплыли видения распростёртого тела, разбросанных фотографий и почему-то стакана с виски, где вместо положенного алкоголя плескалась тёмная жидкость. Кровь мёртвой Алиши. А та лежала рядом у скрещённых ног равнодушного Бена, – ненужная, забытая, сломанная! – пока он отпивал по глотку и скалился в грани бокала. Джил хотела остановить это самоубийство, что-то кричала, пыталась выбить из рук толстый стакан, но снова и снова Бен подносил к неожиданно алым губам чёртов напиток и делал глоток. Он цедил его понемногу, ни разу не покривившись от вкуса. Только лицо его казалось бледнее с каждой секундой, пока вовсе не стало безжизненным воском с тёмными провалами глаз да угольной чернотой волос, где сверкали поседевшие звёзды. Бен не реагировал, и Джил оставалось только смотреть, как из его тела исчезают последние капли с каждым новым глотком. А осушив до самого дна, Бен в приветствии поднял мёртвой рукой розоватый стакан.
«Твоё здоровье, мартышка О’Конноли!»
Фамилия обожгла чувством стыда, отчего тело сначала покрылось испариной, а затем содрогнулось от боли, точно Джил намотало на раскалённый докрасна штырь. Каким-то краем сознания она ещё понимала, что бредит. Но не выдержавший новой порции боли разум распался на части вместе с наркотиком, утопив в новых кошмарах. Джил металась на заднем сиденье, её мышцы сводило такой сильной судорогой, что, казалось, их раздробило на атомы. Это было неправильно, но организм сдался, когда в муках боли на свет родилась совесть.
«Надеюсь, ты теперь счастлива…»
«…Мой брак сложно назвать удачным. Мы были искалеченные навязанной американской мечтой дети, которые отчего-то решили, что им надо быть вместе. Джим и я… Мы упорно верили в это десятилетие.
Нас познакомили, когда мне было пять. В двенадцать я каталась на заднем сиденье его мотоцикла, в четырнадцать поцеловала по-настоящему и никогда не знала другого мужчины, уверенная в принудительном выборе матери. И мне было двадцать восемь, когда я впервые встретила Бена. Всё ещё немного наивная, восторженная, полная грандиозных планов, несбывшихся надежд и уже четыре года, как несчастливо замужем. Пережив болезненный крах карьерной мечты, я начала всё с нуля и верила, что знаю об этом мире всё, а Бен… Бен оказался неожиданно старше и совершенно непохож на Джеймса. Суровый, подобно вождям из древних индейских племён, но с удивительно тёплым взглядом. Молчаливый, но слишком многозначный. Высокий, громоздкий, нескладный, будто слепленный из одних восклицательных знаков и превосходной степени, но одновременно невероятно притягательный.
Только посмотрев его интервью, я уже знала, что проиграю. Это было настолько же очевидно, как пропаганда на «CNN», хотя мы упорно строили иллюзию борьбы. Не знаю, какие мысли роились в умной голове будущего губернатора Рида, но нашу ругань за кулисами перед очередными дебатами, наверное, слышал весь Иллинойс. Я едва не бросалась на стены, взрывалась хаосом от его нарочитой медлительности и орала на малыша Лероя лишь оттого, что тот даже кончиком ногтя не мог противостоять Риду. И пока Бен молча поджимал губы на каждую из моих провокаций, я с каждым днём понимала, что пропадаю. С каждой новой встречей я всё больше влюблялась в неловкую для меня, но естественную для него вежливость, в холодность рассудка, в абсолютно дикую честность и прямоту, в бескомпромиссность суждений и удивительное
