карьеру, но отказать ему я не смогла. Каждый из нас достиг своих высот, да только пути мы выбрали разные. За шесть лет я стала моральным банкротом. Эдаким импотентом, который слишком долго шёл по дороге в свой ад. То был осознанный выбор. Я хотела убить в себе всё живое и натужно гордилась тем, что из меня получилось. Но затем пришёл Бен, и впервые мне стало стыдно.
Только зайдя в кафе, я уже знала, что соглашусь на любые условия. Дойду с ним до самого дна и дальше, сделаю абсолютно всё, потому… Чёрт… Потому что время ничего не решило. Могло пройти десять, двадцать, сорок лет, а я бы всё так же восторженно замирала, лишь очутившись с ним рядом.
Рид никогда не умел врать. Всегда оставался предельно честен и вывернутой до упора откровенностью не давал даже крошечного шанса сбежать от своей отчаянной правды. Но она свалилась на меня слишком внезапно. Подавила и размазала по дороге жизни, толкнув на совершенно ненормальные поступки. Без предупреждения его откровения вписались в теорему прошедших лет и перечеркнули все принятые решения. Я чувствовала, что ошибаюсь, видела, куда всё шло, но не могла себя остановить. Бен без устали твердил, что любит, прощал каждый мой грех и отвечал лаской на грубость. Ну а я купалась в собственном испуге и не понимала – зачем? К чему ворошить опоздавшее прошлое, когда мы оба уже несвободны, когда за нами тянется ворох некрасивых проблем и грязных тайн, когда каждый наш шаг – причина скандала?
Однако Рид всегда добивался своего. Долгие месяцы мне казалось, я смогу совладать с эмоциями, приручу ураган, подчиню собственный разум. Я скрывалась, лгала, хамила и отталкивала Бена из последних сил. Но всё пошло к чёрту, стоило увидеть его взгляд на том проклятом заводе.
Искренность и прямота Бена оказались столь же убийственны, как рухнувший на его широкую спину проклятый потолок. Он готов был умереть за меня! Дико! Невозможно! Совершенно мне непонятно! Но тогда я почувствовала, что умру вместе с ним. Господи! Просто лягу рядом, возьму за руку и перестану быть, ибо снова жить одной у меня бы уже не получилось. В тот день Бен разбил меня на кусочки и собрал заново…»
Двенадцать шагов в длину и шесть в ширину – такова была палата, в которой вот уже месяц существовала Джиллиан О’Конноли. Светло-серая, безликая, уныло-спокойная и абсолютно неуютная. Под стать погоде и внутреннему миру.
Август давно сменился сентябрём, намотав первые затяжные дожди на флагштоки и размазав капли по стёклам. Впрочем, Джил не обращала на это внимания и проводила всё своё время либо в зале групповых терапий, либо на консультациях, либо в подобии библиотеки, которая больше напоминала пародию квартиры в Чикаго. Она пила положенные таблетки, честно делала задания, ела и даже спала, но лучше не становилось. Джиллиан ни с кем не общалась, никуда не ходила, никому не звонила. О том, что она существует и создаёт иллюзию жизни неподалёку от Вашингтона, знала только Оливия да пара врачей. Отключив телефон, она отрезала себя от мира, а тот размывался, как кусок глины под натиском осенних дождей. В прошлом Джил непременно слепила бы из этого нечто достойное, но не сейчас. Теперь бежать было некуда. Она не знала, что будет делать, когда выйдет из клиники, бездумно жила по расписанию и равнодушно смотрела, как меняются дни.
Оливия сердилась и вынуждала заняться хоть чем-нибудь. А потому, чтобы успокоить сестру, Джиллиан честно нарисовала две страшных картины, полюбовалась на её перекошенное лицо и с чистой совестью удалилась в палату: сидеть на кровати. Там она проводила много часов, блуждая в воспоминаниях и с нездоровой точностью воспроизводя каждое из них по отдельности. Джил боялась потерять хоть одну из деталей, а потому изо дня в день, как одержимая, восстанавливала в голове образы прошлого, рисовала лежащее на земле тело, карту шрамов на спине и даже цвета радужной посыпки на пончиках. Она сознательно культивировала в себе чувство вины и твёрдой рукой топила в ней свой рассудок.
Из слов встревоженного психиатра стало понятно, что одна мания просто сменила другую. Но признаваться в этом Оливии было страшно, потому что будь на то воля Джил, она навсегда осталась бы среди своей памяти. Врачи говорили – это не слабость, называли депрессию временной трудностью, планировали занятия, вели беседы, меняли препараты. Тем не менее всё было без толку, покуда она сама ничего не хотела. Джил пыталась быть сильной слишком уж долго и теперь просто позорно сдалась.
Однако к концу октября сонный мир Джиллиан вынужденно всколыхнулся вонючими, затхлыми водами, когда в кабинете сестры неожиданно зазвонил телефон. Висевшая на том конца провода Энн осторожно цедила слова и едва проталкивала их сквозь сведённое отвращением горло. Она просила о помощи. Да, ни один из команды не собирался прощать себе и «суке О’Конноли» смерть глупышки Алиши, но вопреки их желаниям Джил была лучшая. Даже сейчас. Даже когда до дня голосования оставалось три жалких недели.
Первой реакцией на озвученное предложение стало однозначное «нет» и почти положенная на рычаг трубка, но Оливия перехватила руку и гаркнула оглушительное: «конечно!» Так, Джиллиан вновь оказалась в колесе предвыборной кампании Рида, взяв с Энн слово никому не рассказывать, где коротала дни бывшая лоббистская стерва.
Впрочем, веры в благородство маленькой Кроули не было ни на цент, поэтому Джил сняла полупустую квартирку подальше от клиники, сократила всю терапию, кроме лекарств, а вместо унылых бесед начала гулять в парке, где её взгляд подолгу задерживался на стайках беззаботных детей. Джил ни о чём не думала, но всё же работа и привычное чувство ответственности помогли выбраться из болота однообразия, хотя это ещё нельзя было назвать началом выздоровления.
Нырнуть обратно в безумный темп предвыборной гонки было сложно. Джиллиан путалась в документах, терялась на длинных фразах и никак не могла заставить себя концентрироваться дольше пары минут. Голова пухла от проблем и задач, но Джил упрямо старалась. Ради Бена. Да, она не позволяла себе думать о нём, а Бен, кажется, даже не пробовал думать о ней, но каждый раз, слыша сквозь помехи сотовой связи эхо его низкого голоса, Джиллиан вздрагивала. Она знала, что умерла для него вместе с Алишей, а потому не противилась своей роли безликого инструмента. И когда за два дня до выборов её телефон навсегда замолчал, Джил не удивилась. Она выполнила договор и больше была не нужна. Однако через несколько дней после голосования, когда были подведены все итоги, Джиллиан набралась в закромах скопившейся смелости и позвонила Эмилии Ван
