рукоплескания, скатилась на пол и отозвалась эхом.
— Ну, что ж! Первый вопрос! Что вам больше всего нравится в работе актёра, а что меньше всего?
— «Больше всего я люблю работать, работать над тем, что мне нравится, а что я не люблю — это ждать работу», — Джим отвечал весело. Он тоже устал и был рад скорому финалу встречи.
По большому счету Энди плевать на то, что там нравится или нет Джиму, потому что он уже вполне успешно достиг дна своего разочарования. Наверное, он не поедет домой. Дно - так дно. Обидно вернуться и застать пустоту. К Стиву тоже ехать не хочется. Придется делать вид, что… Делать ничего не хочется. Тем более вид. И удрать бы сейчас от изнурительного подписывания миллиона экземпляров романа, но это входит в программу. Хотя, почему нет? Во всяком случае, в отличие от Роя эти люди рады видеть его, чего не сказать о нем самом в обратном направлении, то есть, в отношении них. И дело здесь вовсе не в отношении, а просто… Он просто устал и просто расстроен. Хотя, чего уж тут? Все, как Рой говорит. По плану. Его плану.
— Почерк такой непонятный, — бубнил ведущий, сощуриваясь, словно мог этим упростить проблему. — Что в Джиме Сноу самое странное? Кажется, так.
Джим улыбнулся той самой улыбкой, что делает мужчину беспроигрышным в плане любования. Энди давно вычленил из всех улыбок Джима именно эту. У Роя тоже была такая, и парень знал — против нее нет средств защиты. Это — как оружие массового поражения. Минимум затрат, максимум результата.
— «Что во мне самое странное? — Сноу задумался. Не то, чтобы он не знал, он должен был ответить так, чтобы это ни к чему не обязывало. - Ну, я не знаю. По-моему, лучше не знать, что в тебе самое странное, иначе от психотерапевта не вылезешь. Я не знаю».
— Трудно быть другом Джима Сноу?
— Что? — переспросил актер, словно хотел взять некую паузу на обдумывание.
— Трудно быть другом Джима Сноу? — повторил ведущий громче.
— Для кого? Для меня – нет.
Зал разразился овациями. Каждый хотел быть другом Джима, только это получилась бы уже целая социальная сеть. Миллион друзей, а друга ни одного.
— О-о-о! — вдруг взорвался ведущий. — Не уверен, что могу задать этот вопрос Джиму…
— Да, чего уж там, — махнул рукой Сноу. — Не думаю, что за это время мне удалось скрыть хотя бы часть содержимого собственного желудка…
— Вы все же натурал? — возвестил ведущий и выдохнул, словно сделал что-то очень сложное. — Это не я, это они спрашивают.
— Я не понял. Это такой вопрос? — почти удивился Джим.
— Ну, да. Здесь именно так и написано. Вы все же натурал?
— Хороший вопрос. Главное честный. Что ж, я отвечу. Не думал, что за время съемок меня все же перекосило до такой степени, чтобы давать почву к подобным вопросам. Я могу сказать только одно — просто есть такая ориентация, как актер. Часто у людей бывает своеобразное отношение к телевизионным персонажем, и оно автоматически переходит на личности. «Это любопытно, но так происходит. У тебя должно быть… говоря обо мне, я должен как следует дистанцироваться от этого, и потому, я думаю, иногда я подчёркиваю различие между мной самим и персонажем сериала — потому что люди могут быть очень горячо убеждены в чём-либо. И это свидетельство того, что… Это хорошо. По-моему, нет смысла делать такой телесериал, не имея такой цели — увлечь людей подобным образом. Но для себя ты должен возвести стену. У людей бывают очень резкие мнения. И ты должен напоминать себе, что они ненавидят какого-то персонажа, они ненавидят его — ненавидят ли они меня, как человека, ненавидят ли, как актёра? И любовь воспринимается точно так же. Вы на самом деле не любите меня, вы меня на самом деле не знаете. Но вы знаете моего персонажа, и я очень рад, что вы любите его. И так реагируете на него. Это жесть, по-моему, всё дело в том, что ты на телеэкране, это странная ситуация» (1), понимаете?
Это жесть. Энди согласился. Все, что здесь происходит — одна сплошная жесть. Людям нечего делать кроме, как стараться запустить руки и нос в чужие трусы. Не брезгуют же. Почему его не волнует ориентация ни одной из них? Если уж он с ними спит, а надо признаться, что Энди делает это время от времени, ему обычно бывает все равно, кто это делает с ними еще. Его волнует только безопасность секса и больше ничего. Парень улыбнулся. Он вспомнил, как Рой устроил ему семейный скандал, потому что не смог в очередной раз никуда засунуть свою иррациональную ревность. Все щели и дыры были уже забиты, и Маккене ничего не осталось, как продолжать с ней носиться. С какой-то стороны это неплохо, и Энди даже подыграл ему, но только с какой-то. Со всех остальных… Просто лень об этом думать. Рой терпеть не мог блондинов. Стив был тем редким аксиомным исключением, когда принимаешь что-то и все. Все остальные блонды, полублонды и околоблонды не имели место существовать в диапазоне Роевого взгляда на жизнь. Вот уже месяца три, наверное, Энди танцевал с Дианой. Лаура решилась обзавестись ребенком, о чем тут же и сообщила парню. Нет, поначалу он перепугался, подумав, что мог иметь к этому свойственное периодическим совместным ночам отношение, но после успокоился. Если бы все так и случилось, сообщить Рою было бы почти тем же самым, что решиться повеситься после неудачных попыток вскрыть себе вены и утопиться. Теперь Лаура пыталась не растолстеть, Энди танцевал с Дианой, а Рой продолжал ревновать. Он вновь активизировался в постели, а после по утрам не мог открыть глаза. Парень любил это его состояние. Он сонный, теплый, что-то мямлит невнятно, проваливается, вновь всплывает, а после так характерно улыбается… Руки Энди заставляют его улыбаться. Он уже начинает хотеть, но еще пытается доспать. Утро — это святое, и мальчишке нравится дразнить Маккену. Так было всегда, и Энди уверен, так всегда и будет. Не уверен, потому что не всегда. Он уже решил ехать в гостиницу, отключить телефон, и что там будет наутро мямлить Рой, его не будет интересовать. По крайней мере, завтра. И обиду есть, куда впихнуть, потому что взбитые сливки радости уже осели. Нет — так нет. Раз дела важнее, значит, так тому и быть.
Все. Пресс-конференция закончена, зал рукоплещет, а люди на сцене улыбаются. Ведущий говорит, что в фойе можно купить роман Бернарды и получить автограф любого участника, а это значит, что и его тоже. Энди взглянул на Стива. Стив, как всегда сдержан, что не мешает ему почти сканировать парня насквозь. Шон видит все, словно по лбу Энди бежит зеленая люминесцирующая строка с кратким содержанием его мыслей. Черт с ней, с полоской, потому что парень видит, как счастлива Бернарда. Улыбается, в глазах слезы, переживает. Наверное, ей труднее всех. С ума сойти! Энди подумал про то первое интервью за чашечкой кофе. Кто бы знал! Галлилей обнимает ее, нежно похлопывая по плечу, словно укачивает младенца и ждет, пока тот успокоится. А младенец посматривает на Энди. Это профессиональное — видеть героя в разработке, так сказать, в перспективе. Наверное, Энди выглядит не очень, хотя и старается скрыть, и Лави′на чувствует это «не очень» напротив очень глубоко.
Энди пьет «не кофе», улыбается и курит. Забывается порой и берет сигарету большим и указательным пальцем. У него хорошее настроение, и он бесконечно шутит. Рой слоняется по студии туда-сюда. С каждым появлением он меняется. То на нем темно-синяя шелковая рубашка с мелкими золотыми закорючками, то вдруг бордовая. Потом вообще никакой и неожиданно нежно-розовая с сексуальным кроем.
— Могу спорить, — подшучивает Энди, — что ты уже устроил наверху вселенский хаос.
— Все самое прекрасное создавалось из хаоса, — философски замечает Маккена, любуясь собой в зеркале. — Надо обновить гардероб. Я собираюсь утереть нос этим выскочкам из газет и не могу найти ничего, соответствующего этой замечательной идее.
— Так всегда, — улыбается парень. — Бернарда, ты не возражаешь, если я отлучусь на пару мгновений, иначе нам придется восстанавливать весь дом из руин. У Роя редкая черта — за пару минут свести на нет все усилия человечества.
— Конечно, иди. Я пока приведу в порядок свои записки сумасшедшего.
— Не мучайся! — с лестницы кричит Энди. — Сейчас я воссоздам гармонию наверху, а после помогу тебе.
— Иди. У меня есть еще полчашки кофе.
— Порно-кофе! — уточняет сверху парень. — Не называй эту жидкость
