же какое-то «решение», в поисках его он бился немало времени. Если задуманное осуществится, он сможет выходить отсюда и возвращаться, не подвергаясь опасности. Он внимательно посмотрел на Статиса, не родилось ли у того какое-нибудь подозрение. Побег — это секрет, еще одна тайна этой комнаты… Три кубометра земли. А что его ждет по ту сторону?! Сварщики работают до восьми, самое позднее до десяти… «Надо высчитать, насколько пол здесь приподнят над землей, чтобы решить, на какой глубине должен пройти подкоп. Если мне удастся его сделать, я перестану бояться».
Он подошел к Статису, который брился перед осколком зеркала, и прошептал ему на ухо:
— Когда ты назвал меня борцом, ты иронизировал?
— Нет. А разве я был не прав?
— Ведь борец — это человек, который действует, делает что-либо полезное для других…
— А что ты мог сделать?
— Не размениваться на мелочи. Не знаю, сумел ли я.
Статис только пожал плечами. Затем он спокойно закончил бриться, собрал объедки и грязную бумагу и пошел в прачечную выбросить их. Ангелос поежился в углу. Через приоткрытую дверь на него пахнуло ветром свободы. На дворе, залитом солнцем, было пусто, солнце добралось и до ножек стула.
Дверь опять была на замке — Статис запер ее и ушел, умытый, в вычищенной одежде. Его, как всегда, ждут сообщения со всего света, которые под его руками превратятся в ряды металлических букв. «Подумать только! Наступит такая ночь, когда я беспрепятственно выйду на улицу!»
12
На рассвете Вангелия увидела, что Андонис спит, положив голову на счетоводную книгу и закрыв руками свои бумаги. Она села на край кровати и долго наблюдала за ним, словно пытаясь понять, насколько изменился этот человек. Потом она встала, чтобы приготовить кофе, а так как в комнате было очень тесно, проходя мимо, задела Андониса. Он встрепенулся, вскочил и тотчас побежал на кухню. Подставил голову под кран, как делал это обычно, — пусть Вангелия убедится, что он не отказался от своих привычек, хотя и не спит несколько ночей подряд. В тазу на дрожащей поверхности воды отразилось, расплывшись, его лицо. «Теперь у меня есть свой товар», — подумал он и вернулся к столу, чтобы закончить расчеты.
— Вангелия, я потерял много времени даром, и мне необходимо наверстать его. Я совсем не должен спать… Мне нужно писать статьи, изучать английский язык, браться за любую работу, даже такую, как этот баланс.
Он принялся насвистывать, графя лист бумаги. «Дебет», «Кредит» — выводил он округленным четким почерком. То недолгое время, когда он лежит на кровати, задвинутой в угол, он видит — стоит ему только поднять глаза — темные картонные коробки; они возвышаются над ним, как каменная стена. Ему кажется, что он воздвиг крепость. Вангелия не понимает, какая материальная ценность заключена в этих коробках с металлической лентой и американскими этикетками. «Я должен растолковать ей, что значит вообще товар. Но прежде всего ей необходимо избавиться от ребенка».
— Почему ты перестал свистеть? — спросила она.
Пока он писал, Вангелия не спускала с него глаз. Второй день он ведет себя так, словно совершенно забыл о ребенке. Пройдет еще немного времени, и он, возможно, смирится. «Как я смирилась с этими коробками». Поэтому она старалась не возражать ему и не расспрашивать его о делах.
— Пей кофе, он совсем остыл.
— Спасибо, я и забыл о нем. Мне надо кончить. Сегодня истекает срок. Скажи правду, тебе совсем не дороги эти коробки?
— Очень дороги, — с улыбкой ответила Вангелия, и Андонис, довольный, потер руки, решив, что она снова открыла ему кредит.
— Почему?
— Потому что тебе они дороги. Это хорошее начало, — сказала Вангелия. — Ты продашь консервы и кое-что выручишь. Купишь новую партию, и после двух-трех сделок… Нам придется немного помучиться, но зато потом мы заживем хорошо…
— Ошибаешься! — воскликнул он. — Ошибаешься! Ты рассуждаешь, как глупая бабенка, которая мечтает о рае… Как иначе мы можем жить? Только так. Это и есть наша жизнь…
— Ну ладно, пусть будет так. Ты спросил меня про консервы, при чем же здесь рай?
— Глупо верить, что даже через несколько лет наше положение изменится к лучшему. Будь готова ко всяким испытаниям. Это и есть наша жизнь… И что бы мы ни делали, мы должны делать быстро, не зевать. Послушай, Вангелия, позови сюда, пожалуйста, Евтихиса.
Вскоре пришел Евтихис и сел на краешек стула. Андонис перестал писать и поставил локти на стол. Перед ним были бумаги, за его спиной — ящики. Он был надежно защищен.
— Ты мне нужен по важному делу. Я хорошо заплачу тебе, если ты быстро сбудешь этот товар. — И Андонис указал пальцем на консервы.
— Но я бросил заниматься такими делами, — возразил Евтихис. — Я интересуюсь кое-чем другим и просил тебя…
Андонис уверил его, что обдумывает данный вопрос и собирает ценные сведения, чтобы потом не вышло осечки. Но прежде всего Евтихис должен продать консервы.
Андонис отобрал для него образцы и записал цены.
— Ну, все в порядке? Не беспокойся, о тебе я не забуду.
— Я, Андонис, доверился тебе… Кого только я ни спрашивал! Все готовы меня опутать, чтобы расширить свое дело. Говорят, тащи сначала деньги, а потом договоримся…
— Будь спокоен, Евтихис… Итак, до вечера? — И Андонис похлопал его по плечу. Иногда он чувствовал симпатию к этому проходимцу. Стоит попросить у него в долг, как он тотчас сует руку себе в карман. И потом — такое не часто встретишь, — Евтихис уважал его за то, что голова у него была набита разными идеями и знаниями.
— Я, Андонис, открою свое дело. С тобой в компании. Мне нужен такой человек, как ты… А уж если я свяжусь с кем-нибудь, то по-настоящему предан ему, без дураков…
— Все будет честь честью, Евтихис…
— Договорились.
Евтихис крепко пожал руку Андонису и, забрав консервы, ушел несколько взволнованный.
Евтихис показал Мэри консервные банки и потребовал, чтобы она шла с ним.
— А ну, за работу. Хватит дурака валять.
Потупившись, Мэри заворчала, что ей надоело слоняться по городу и заниматься всякими глупостями, но Евтихис пропустил ее слова мимо ушей — пусть она не думает, что может доконать его своим ворчанием. Надо пресечь все ее капризы, и немедленно.
— Ты мне нужна, — отрезал он.
Мэри надела голубое платье из блестящего шелка, в котором она щеголяла невестой, и последовала за Евтихисом. С того дня, как они поженились, он повсюду таскал ее с собой. На улице он был немногословен, лишь изредка спрашивал: «О чем ты
