или мыловаренный заводик?
— Что ты меня спрашиваешь? Ведь ты меня совсем не любишь.
— С чего это ты взяла?
— Каждый вечер ты поворачиваешься ко мне спиной и читаешь газету… Не любишь ты меня.
Мэри готова была расплакаться, и Евтихис вынужден был объясниться с ней.
— Послушай, крошка! В мои намерения не входит растить ребеночка Периклиса. Пусть пройдет немного времени, а потом… Прежде всего я должен убедиться. Понимаешь?
Слезы хлынули из глаз Мэри с такой силой, словно открыли кран на кухне. Евтихис огорчился.
— Ну что ты ревешь, как корова! Я знаю, что ничего не было, но мне хочется быть уверенным. И не остаться в дураках. Для тебя тоже так лучше. Иначе мысль об этом отравит мне всю жизнь. Меня будет грызть, не его ли это отродье. Потерпи несколько дней. Ну, перестань же…
— Ты меня не любишь, ты меня не любишь, — упрямо твердила Мэри.
— Перестань, ты же сама призналась… Начнем все сначала?
— Почему ты всюду таскаешь меня за собой? Боишься, как бы я не пошла…
Евтихис рассвирепел. Он сбросил с себя одеяло и наклонился над ней.
— Посмей только подумать об этом, я тебе разукрашу физиономию. Мне страсть как охота запустить пальцы тебе в голову и вырвать из твоих дурацких мозгов самую мысль об этом…
— Тогда почему ты не оставляешь меня дома?
— Чтобы рядом со мной был свой человек… Я не хочу расставаться с тобой, а тебе что, это не по вкусу?
— А кто будет делать домашние дела? Мы грязью заросли, рубашки твои надо стирать, квартира…
— Я женился не для того, чтобы заполучить прачку…
— Ты меня не любишь… — не унималась Мэри.
— Это другой разговор. Сейчас спи и запасись ненадолго терпением. Пока не будет полной ясности. А в другой раз, если я задаю тебе вопрос, отвечай без уверток только на то, о чем я тебя спрашиваю. Нечего попусту языком трепать, напрасно я погорячился.
— Ты сам трепешься.
— А теперь помолчи и подумай, что тебе больше по вкусу, ткацкая мастерская или мыловарня. Утром мне скажешь.
Утром Евтихис не поинтересовался, что она надумала, а Мэри промолчала. Целый день они провели на ногах — ни завтрака в молочной, ни чая в кофейне. Они зашли только к кондитеру, который как раз готовил рахат-лукум и халву, и он угостил их кусочком тягучего теста. Проголодавшаяся Мэри жадно съела свою долю. Ее стало мутить и вскоре вырвало. Вечером она, как маленький ребенок, принялась ныть, что хочет есть, и Евтихис достал из кармана приклеившийся к бумаге шарик теста.
— Так и знал, крошка, что ты подымешь рев. Приберег для тебя. Ты еще непривычная.
— А ты?
— Не беспокойся. Ешь.
В тот день, когда он принес от Андониса консервы, Мэри спросила, скоро ли они получат деньги за эту работу. Она, мол, чувствует острую боль в желудке и сухость во рту. Подумаешь, страшное дело!.. Когда Евтихис сказал, что они, возможно, поедят завтра, Мэри остановилась посреди улицы и заявила:
— Завтра? Тогда ступай дальше один. У меня ноги подкашиваются.
Евтихис готов был дать ей пинка — пусть узнает, что такое настоящая боль, — но раздумал, вспомнив, что они женаты всего лишь неделю. Они зашли в небольшую лавчонку предложить консервы. Мэри с завистью глядела на женщин, которые делали покупки и спешили домой. Бакалейщик заинтересовался, но первым делом захотел посмотреть всю партию товара. Евтихис заверил его, что продал уже немало этих превосходных консервов. Затем, до самого полудня, Евтихис и Мэри ходили по разным лавкам. Мэри едва волочила ноги. Она умоляла его одолжить где-нибудь хотя бы на бублик, иначе она пойдет обедать к своему отцу.
— Ну что ж! Только прихвати свое барахлишко, да не забудь сверток с лирами. Можешь и вообще остаться там. Расплюемся в момент.
Она молча последовала за ним. Это лишь начало, она еще пообломается — Евтихис с безграничным великодушием пока прощал ей все капризы. Наконец она в бессилии опустилась на ступеньки у какого-то подъезда.
— Отец дал тебе деньги не для того, чтобы ты морил меня голодом. Давай разменяем одну лиру и поедим…
Евтихис глядел на проезжавшую мимо арбу и словно не слушал жену.
— Он дал тебе деньги для меня, они мои… — продолжала Мэри.
Евтихис не сказал ни слова. Он поковырял пальцем в носу, сплюнул, прошелся по тротуару. Ему надоело вправлять ей мозги.
— Найдется у тебя хоть какой-нибудь друг, который не пожалеет нам кусочек хлеба?
— Нет, я не стану клянчить, меня подымут на смех…
— Нечего сказать, хороши у тебя друзья.
— А тебе какое дело? Вставай, а то терпение мое лопается.
Мэри испуганно поднялась. Она отряхнула юбку, пригладила волосы и пошла за ним.
— Давай поедим консервов?
— Они для продажи.
— Сколько мы обошли магазинов, и никто даже не попросил открыть банку! Все смотрят только на этикетку. Ничего не случится, если банка будет пустой.
— Тоже придумала. Продавать консервы, а показывать пустую жестянку.
— Чего же тут особенного? — спросила Мэри. — На жестянке написано, что внутри. — Тут Мэри вырвала у него из рук банку и бросилась бежать.
Евтихис поймал ее за плечо.
— Ни с места, а то размозжу тебе башку.
Но до скандала дело не дошло, так как Евтихис на этот раз уступил.
В первой же попавшейся бакалейной лавке Евтихис показал консервы и спросил, не желает ли хозяин приобрести этот превосходный товар. Как только лавочник заикнулся о качестве, Евтихис потребовал немедленно консервный нож и открыл банку. «Вот, пожалуйста, отличное мясо!» Когда они вышли на улицу, Евтихис отдал банку Мэри.
— Ешь, — сказал он.
Мэри выловила рукой кусок мяса. Она вся перепачкалась, закапала соусом свое нарядное платье. Евтихис отметил, какими цепкими стали ее пальцы. Она ссутулилась, склонившись над банкой. Вдруг Мэри выплюнула кусок изо рта и закричала:
— Тухлятина!
Она отдала консервы Евтихису и опять сплюнула.
— Отрава!
— Тебе померещилось, — проворчал Евтихис.
— Попробуй, сам убедишься! Воняет-то как!
Евтихис понюхал мясо — лицо его скривилось — и капельку положил на язык.
— Консервы тухлые, — отплевываясь, подтвердил он. — Может, попалась такая банка. — Он в недоумении почесал подбородок. — Неужели он дал нам для продажи бракованный товар?
Мэри, продолжая отплевываться, спросила Евтихиса, можно ли умереть от отравления?
— Прекрати, глупая. Думаешь, так легко помирают люди?
— Мне кажется, я проглотила кусок. И даже порядочный.
— Если бы помирали все, кто ест несвежие продукты, люди бы дохли, как мухи. Пошли. Я поговорю с Андонисом, сочтусь с ним.
— А если я отравилась? Соседка у нас умерла в прошлом году от испорченного сыра, за
