– Я не могу.
– Можешь.
– А как же работа?
– Работа подождет. А лучше – бери с собой мольберт, бери краски.
– Правда?
– Я поеду с тобой, – повторил Ханс.
– Нет, – не согласилась Грета. – Так будет только хуже.
– Почему?
На столе клерка лежал номер «Эко де Пари»[100], раскрытый на странице с рецензией на последнюю выставку Греты. Она еще не читала статью; один из абзацев бросился ей в глаза, как будто был специально выделен: «Постоянно рисуя картины на одну и ту же тему – портреты странной девушки по имени Лили, – Грета Вегенер наскучила зрителю. Желаем художнице найти новую модель и новую цветовую гамму. Почему бы ей, уроженке Калифорнии, не обратить взор на золотые и синие оттенки ее родной страны? Нарисуйте нам Тихий океан и каньоны!»
– Если я поеду, то только одна, – сказала Грета.
– Теперь ты говоришь прямо как Эйнар.
– Мы похожи.
Некоторое время они провели в тишине, молча рассматривая картину и слушая шум дождя, смешанный с рокотом автомобильных моторов. В Париже было холодно, по утрам сырость все глубже проникала под кожу Греты, и ей казалось, что на свете есть лишь одно место, более сырое и унылое, чем Париж: Дрезден. Поехать туда – все равно что углубиться в пещеру зимы.
– Если я чем-то могу помочь… – снова начал Ханс. И опять он оказался рядом с ней, и опять Грета ощутила невидимое и легкое, как перышко, прикосновение к своей руке. Она чувствовала Ханса через этот его шерстяной костюм «в елочку», чувствовала мягкую пульсацию жара. – Грета, – промолвил он.
– Я ухожу.
– Не пора ли…
– Мне действительно нужно идти.
– Ладно, – вздохнул Ханс и помог ей надеть плащ, придержав его за плечи. – Прости.
Раздался хриплый голос клерка:
– Ждать ли ваших новых работ, госпожа Вегенер? Принесете нам что-нибудь в ближайшее время?
– Видимо, нет, – ответила Грета, а когда вышла на улицу, где машины рассекали мокрую мостовую, а на тротуаре толкались зонтики, то поняла, что должна забрать мольберт, упаковать краски и взять купейный билет на следующий поезд до Дрездена.
* * *
Больше всего в Дрездене Грету поразило то, что все вокруг ходили, уткнув носы в землю. Она не привыкла к тому, что люди не поднимают глаз, чтобы окинуть взглядом ее долговязую фигуру и поздороваться. В первый день ей казалось, будто она исчезла – по самую макушку зарылась в складки Европы, спряталась от мира. Из-за этого она испытывала легкую панику, когда, хрустя гравием, подошла к дверям Дрезденской городской женской консультации; внезапный страх, что если ее никто не видит, то, возможно, и она не увидит, не найдет Эйнара.
Поначалу вышло недоразумение.
– Я ищу мисс Вегенер, – сообщила Грета на стойке регистратуры, за которой фрау Кребс курила гамбургскую сигарету.
Фрау Кребс фамилия «Вегенер» ни о чем не говорила. Она поджала губы и покачала головой, отчего идеально ровный срез волос полоснул по щекам.
Грета предприняла вторую попытку:
– Такая худенькая, темноглазая. Ужасно застенчивая. Маленькая датчанка.
– Вы имеете в виду Лили Эльбе?
И Грета, в это мгновение представившая, как солнечный свет озарил лицо Эйнара, когда его поезд пересекал Эльбу по мосту Марии, сказала:
– Да. Она здесь?
В палате Лили мерцал огонек переносной газовой плитки. Желтая штора была задернута, и голубое пламя маленькой плитки отбрасывало на кровать волнистую тень. Грета держалась за металлическое изножье кровати. Лили лежала под одеялом, вытянув руки по бокам. Она спала, беззвучно дыша через нос.
– Не тревожьте ее, – шепнула из-за двери фрау Кребс. – Операция была тяжелая.
– Когда ее прооперировали?
– Три дня назад.
– И как она себя чувствует?
– Трудно сказать. – Фрау Кребс сложила руки на груди.
Воздух в комнате был немного спертым, тишина казалась Грете неестественной. Она села на кресло в углу, прикрыв колени пледом. С дороги она устала и замерзла. Фрау Кребс оставила ее наедине с Лили.
Грета и Лили спали. Проснувшись часа два спустя, Грета поначалу решила, что находится на спальной веранде в Пасадене. Потом она увидела Лили, чья голова металась на подушке. Ее тонкие, как бумага, веки затрепетали.
– Прошу, не беспокойся обо мне, – проговорила Лили.
Грета наконец увидела ее глаза; Лили с усилием моргала, пытаясь стряхнуть сон. Глаза были прежние: карие, гладкие, как маслины. Единственное, что осталось от Эйнара, – глаза, в которых Грета видела всю его жизнь.
Она подошла к кровати и принялась поглаживать ногу Лили через грубое одеяло из конского волоса. Мышцы голени как будто бы стали мягче, а может быть, Грете это лишь казалось, так же как и то, что грудь, очертания которой угадывались под отворотом пододеяльника, попышнела.
– Ты знаешь, что со мной сделали? –
