спросила Лили.
Лицо и шея у нее потолстели – настолько, что выступ кадыка спрятался в складках кожи. Или это Грете тоже только казалось?
– Ничего кроме того, о чем мы с тобой говорили.
– Теперь я Лили? Я стала Лили Эльбе?
– Ты всегда была Лили.
– Да, но если я посмотрю туда, вниз, что я увижу?
– Не думай об этом. Это далеко не все, что делает тебя Лили.
– Все прошло удачно? Я про операцию.
– По словам фрау Кребс, да.
– Как я выгляжу? Грета, скажи мне, как я выгляжу?
– Ты красавица.
– Я теперь настоящая женщина?
Какая-то часть Греты оцепенела от шока. Мужа больше нет. Ее накрыло ощущение звона в ушах, как будто бы душа Эйнара пролетела сквозь нее. Грета Уод во второй раз овдовела. В памяти всплыла картина: гроб Тедди, усыпанный цветами стрелиции, опускается в могилу. Но Эйнара ей хоронить не придется. Она посадила его в обитое войлоком купе поезда, идущего в Германию, и он исчез, словно поезд просто умчался в ледяной январский туман и там растаял без следа. Если она вслух произнесет его имя, то оно отзовется эхом, и Грета будет слышать отголоски этого эха снова и снова, до конца дней.
Она придвинулась еще ближе к Лили, вновь ощущая потребность к ней прикоснуться. Взяла ее голову в ладони. Жилки на висках едва заметно пульсировали, и Грета, не выпуская из рук взмокшей головы Лили, опустилась на краешек больничной кровати. В щелку между занавеской и окном Грете был виден яркий весенний луг, спускающийся к Эльбе. Быстрое течение реки напоминало бег облаков по небу. На другом берегу двое мальчишек в свитерах спускали на воду байдарку.
– О, здравствуйте, – раздался чей-то голос. В дверях стояла молодая девушка с вздернутым носиком. – Вы, должно быть, Грета.
Грета кивнула, и незнакомка легкой походкой вошла в палату. На ней были больничная сорочка, халат и тапочки. Лили опять уснула, в комнате царил серый сумрак. Газовая плитка в углу негромко потрескивала: тик-тик-тик.
– Я Урсула, – сказала девушка. – Мы подружились. – Она указала подбородком на Лили. – С ней все будет хорошо?
– Думаю, да. Хотя фрау Кребс сказала, что операция была тяжелая.
– Она почти все время спит, но один раз я застала ее бодрствующей, и она выглядела счастливой, – поделилась Урсула.
– А как она держалась перед операцией? Ей было страшно?
– Вообще-то нет. Она обожает профессора Болька. Ради него готова на что угодно.
– Он хороший доктор, – услышала себя со стороны Грета.
В руках Урсула держала маленькую коробочку, завернутую в фольгу с изящно выведенной надписью: UNTER DEN LINDEN. Урсула протянула коробочку Грете:
– Передадите ей, когда она проснется?
Грета поблагодарила Урсулу, обратив внимание на ее выпуклый живот. Он показался ей странно торчащим вверх, не круглым, а каким-то овальным и бугристым.
– А вы как себя чувствуете? – поинтересовалась Грета.
– Кто, я? У меня все хорошо, – отозвалась Урсула. – Правда, с каждым днем все больше устаю, но это вполне понятно.
– К вам здесь хорошо относятся?
– Фрау Кребс добрая. Поначалу она кажется очень строгой, а на самом деле добрая. И другие девочки тоже. Но Лили – моя лучшая подружка. Она такая милая. Беспокоится обо всех, кроме себя. Она мне о вас рассказывала. Говорила, что скучает по вам.
На миг Грета задумалась, что имела в виду Урсула, но потом отогнала эту мысль: какая, в сущности, разница?
– Скажете ей, что я заходила? – спросила Урсула. – Передадите конфеты?
Грета сняла номер в отеле «Бельвю». По вечерам, вернувшись от Лили, она пыталась писать. Свет от плоскодонных грузовых пароходов, перевозивших уголь, достигал ее окон. Порой Грета их открывала и тогда слышала стрекот и плеск туристических катамаранов, низкий рокот углевозов и грохот трамвая на Театральной площади.
Она взялась писать портрет профессора Болька на большом холсте, купленном в лавке на Алаунштрассе. Свернутый в рулон холст Грета сунула под мышку и по мосту Августа двинулась обратно в отель. С полукруглых смотровых площадок моста Грета могла видеть почти весь Дрезден: Брюльскую террасу и ее скамейки, свежевыкрашенные в зеленый цвет; яйцевидный, из светлого песчаника, купол Фрауэнкирхе, потемневший от сажи автомобильных моторов и труб плавильных заводов Плауэншер-Грунд[101]; длинный ряд серебристых окон Цвингера[102]. Ветер с реки вырвал холст из-под мышки Греты, и она поймала его, только когда он уже развернулся на мосту, словно парус. Ткань хлопала по резной каменной полустенке, Грета отчаянно пыталась снова его свернуть, и в это мгновение ей на плечо легла чья-то рука и знакомый голос произнес:
– Вам помочь?
– Я как раз возвращаюсь в отель, – сказала Грета, глядя, как профессор Больк взялся за другой конец холста и закатал его, точно рулонную штору.
– Вижу, вы задумали писать большое полотно, – заметил Больк.
Впрочем, он ошибался. В ту минуту Грета еще сама не знала, что хочет изобразить. Писать портреты Лили сейчас казалось ей неуместным.
– Не проводите меня? –
