спроса на сырье и предложения промышленных товаров. На одной стороне – сильные игроки, сосредоточенные вокруг доминирующей силы, Соединенных Штатов, которые потребляют почти столько же, сколько весь остальной мир; на другой стороне – слабые, которые действуют изолированно, конкурируя друг с другом, угнетенные против угнетенных. На так называемых международных рынках никогда не было «свободной игры предложения и спроса», а лишь диктат одной стороны над другой, всегда в пользу развитых капиталистических стран. Центры, где устанавливаются цены, находятся в Вашингтоне, Нью-Йорке, Лондоне, Париже, Амстердаме и Гамбурге; в министерских советах и на биржах. Подписанные с помпой международные соглашения, такие как о ценах на пшеницу (1949), сахар (1953), олово (1956), оливковое масло (1956) и кофе (1962), оказались малоэффективными. Достаточно взглянуть на падающую кривую относительной стоимости этих продуктов, чтобы понять, что эти соглашения были символическими оправданиями, предоставленными сильными странами слабым, когда цены на их товары становились скандально низкими. То, что Латинская Америка продает, стоит все меньше и меньше, а то, что она покупает, все дорожает.
В 1954 году выручки от продажи 22 быков хватало Уругваю на покупку трактора Ford Major; сегодня нужно вдвое больше. Группа чилийских экономистов, подготовившая доклад для профсоюзного центра, подсчитала, что, если бы цены на экспорт из Латинской Америки с 1928 года росли с той же скоростью, что и цены на импорт, регион получил бы между 1958 и 1967 годами на 57 миллиардов долларов больше, чем он фактически получил за этот период от внешних продаж. Даже не оглядываясь так далеко назад, по данным ООН, с 1955 по 1964 год Латинская Америка потеряла более 18 миллиардов долларов из-за ухудшения условий торговли. После этого падение продолжилось. Разрыв в торговом балансе – разница между потребностями в импорте и доходами от экспорта – будет становиться все шире, если не изменить текущую структуру внешней торговли [73]. С каждым годом эта пропасть для Латинской Америки становится все глубже. Если в ближайшем будущем регион будет стремиться к несколько более высоким темпам развития, чем те, которые наблюдались в последние 15 лет (и были очень низкими), он столкнется с потребностями в импорте, которые значительно превысят прогнозируемый рост его валютных поступлений от экспорта. По расчетам ILPES, Латиноамериканского института экономического и социального планирования, разрыв в торговом балансе достигнет 4,6 миллиарда долларов к 1975 году и 8,3 миллиарда долларов к 1980 году. Последняя цифра составляет половину от ожидаемой стоимости экспорта на тот год [74]. Вот так, с протянутой рукой, страны Латинской Америки будут все отчаяннее стучать в двери международных кредиторов.
Марксистский экономист Аргири Эммануэль утверждает, что проклятие низких цен лежит не на определенных продуктах, а на определенных странах. В конце концов, уголь, один из основных экспортных товаров Англии до недавнего времени, не менее «сырьевой» продукт, чем шерсть или медь, а сахар требует большего уровня переработки, чем шотландский виски или французские вина [75]. Швеция же и Канада экспортируют древесину, сырьевой материал, по высоким ценам. По мнению Эммануэля, мировая торговля основывает неравенство на обмене: бедные страны обменивают большее количество часов труда на меньшее количество часов труда в богатых странах. Ключ к эксплуатации заключается в огромной разнице в уровнях заработной платы между странами, и она не соответствует разнице в производительности труда. Низкие зарплаты, по его мнению, определяют низкие цены, а не наоборот: бедные страны экспортируют свою бедность, становясь еще беднее, тогда как богатые страны получают обратный результат. Согласно оценкам Самира Амина[123], если бы товары, экспортируемые развивающимися странами в 1966 году, были произведены в развитых странах с использованием тех же технологий, но при их гораздо более высоких уровнях заработной платы, цены изменились бы настолько, что развивающиеся страны получили бы дополнительно 14 миллиардов долларов [76].
Разумеется, богатые страны всегда использовали и продолжают использовать таможенные барьеры для защиты своих высоких внутренних зарплат в тех секторах, где они не могут конкурировать с бедными странами. США используют Международный валютный фонд, Всемирный банк и тарифные соглашения ГАТТ[124] для навязывания доктрины свободной торговли и свободной конкуренции в Латинской Америке, добиваясь отмены множественных валютных курсов, квот, разрешений на импорт и экспорт, таможенных пошлин и налогов. Однако сами они отнюдь не подают пример. Так же как США сдерживают государственную активность за пределами своей страны, одновременно защищая собственные монополии с помощью широкой системы субсидий и льготных цен, они практикуют агрессивный протекционизм в международной торговле, используя высокие тарифы и строгие ограничения. Таможенные пошлины сочетаются с другими налогами, квотами и эмбарго. Что бы произошло с процветанием фермеров Среднего Запада, если бы США позволили свободный доступ на свой внутренний рынок, без тарифов и «выдуманных» санитарных запретов, для высококачественного и более дешевого мяса, производимого в Аргентине и Уругвае? [77] Железо свободно поступает на американский рынок, но если оно переработано в слитки, то облагается тарифом 16 центов за тонну, а с повышением уровня переработки тарифы растут пропорционально. То же самое происходит с медью и множеством других товаров: достаточно высушить бананы, нарезать табак, подсластить какао, распилить древесину или удалить косточку из фиников, чтобы пошлины обрушились на эти продукты с безжалостной силой [78]. В январе 1969 года правительство США практически приостановило закупки томатов из Мексики, где их производство обеспечивает работой 170 000 крестьян в штате Синалоа. Это продолжалось до тех пор, пока североамериканские фермеры во Флориде не добились от мексиканских производителей повышения цен, чтобы избежать конкуренции.
Однако самая яркая противоречивость между теорией и реальностью мировой торговли проявилась в 1967 году, когда в публичной сфере разразилась так называемая кофейная война из-за растворимого кофе. Тогда стало очевидно, что только богатые страны имеют право использовать в свою пользу «естественные сравнительные преимущества», которые в теории определяют международное разделение труда. Мировой рынок растворимого кофе, который развивается удивительно быстро, находится в руках компаний Nestlé и General Foods; считается, что вскоре эти две крупные компании обеспечат более половины мирового потребления растворимого кофе. США и Европа покупают кофе в зернах у Бразилии и африканских стран, перерабатывают его на своих заводах и продают растворимый кофе по всему миру. Бразилия, являющаяся крупнейшим производителем кофе в мире, однако, не имеет права конкурировать, экспортируя свой растворимый кофе, чтобы воспользоваться низкими затратами и переработать избыточное производство, которое ранее уничтожалось или хранилось на государственных складах. Бразилия имеет право лишь поставлять сырье для обогащения зарубежных фабрик. Когда бразильские фабрики – всего пять из 110 в мире – начали предлагать растворимый кофе на международном рынке, их обвинили в недобросовестной конкуренции.
