ты будешь записывать, пригодится для будущих подкастов.
Они встали на удалении, откуда все видимое казалось совсем мелким и неразличимым, но было прекрасно слышимым. Женя нажимал кнопку телефонного диктофона, и Саша заметила, что каждый раз он проделывал это очень своевременно, обдуманно, в точку. Молодец, братик, сказала Саша, когда был очередной выкл. Она не пожалела, что пришла на ненавидимую площадь: как только мэр-пузач стал выкашливать из себя речь, помпезную и пафосную, неуместную и глупую, Саша услышала в голове, что она будет отлично врезаться в аудиоверсию их репортажа, идти напролом, контрастом, усиливать все умное и важное, что они насобирают; а потом Саша быстро расшифровала в уме кусок сказанного мэром и увидела, что даже в текстовой версии его слова будут шлепаться раздражающими пятнами, заставляющими всмотреться в то, что под ними спрятано. «Наш любимый, цветущий и процветающий город», – говорил мэр. «Ворота в города-курорты», – говорил мэр. «Так много сделано для сохранения наследия и развития нашего потенциала», – говорил мэр. Скорее всего, он живет в другом городе, подумала Саша, и перепутал с ним Южный Ветер. «Нам как никогда важно сплотиться, чтобы помочь соседям отстоять велотрассу», – сказал мэр, и площадная толпа сделалась недовольно-бормочущей. Саша взяла у Жени телефон, сфотографировала уродливую площадь с кривой заводской трубой на фоне, с прилепленной стекляшкой сбоку и шаткой триколорной сценой посередине. Саша запостила фотографию, которая специально подсветила все самое убогое, текстом поздравила южноветровчан с Днем города и предложила пройти шуточный опрос: «Выберите, какой вы сегодня Южный Ветер». И три варианта ответа: «любимый», «цветущий» и «с потенциалом». К посту тут же стали лепиться лайки, комментарии с ржущими эмодзи, сочувствующими текстами, злыми текстами, ироничными текстами, а еще Саше понравился вопрос от кого-то неместного: «Почему я не из Южного Ветра, но это так смешно?» Также ей понравился появившийся через сорок секунд ответ: «Потому что это Россия, брат».
Когда Саша и Женя все записали, все обозрели, сходили в магазин, обшарили рынок и, завешанные пакетами, усадили себя на лавочку, чтобы съесть по булке с маком, Саше позвонили из краевой газеты, прямо из Крестополя. Саша, конечно, не удивилась. Во всех соцсетях, вместе взятых, у «Ветрянки» было уже почти восемнадцать тысяч подписчиков, и однажды Саша слышала в супермаркете, как кто-то у кассы обсуждал «Ветрянку», и от Антона продолжали приходить умоляющие письма, которые Саша стирала не читая, и вообще они всей «Ветрянкой» стали локальным феноменом, полновесными медиа, они уже могли высказываться по любому городскому вопросу. Так что расслабленная Саша, жующая булку, ко всему готовая Саша, легко и уже совсем не выбирая слова ответила на вопросы («Почему появился такой издевательский пост?», «Что редакция “Ветрянки” хочет сказать об этом празднике?»), а еще посоветовала следить за ветрянковскими соцсетями, потому что там скоро появится действительно важное.
Но только во всем этом триумфальном, радовавшем Сашу было проблемное: она хотела разделить успех с Джумбером, лгуном-Джумбером, тираном-Джумбером. Саша постоянно думала о нем, возможно каждый час, и в разговорах с собой все чаще и больше защищала его. Она была готова к тому, что Джумбер все-таки позовет ее на честный разговор, что он все объяснит и что его плохие, гнусные поступки окажутся непростыми решениями человека, придавленного властью и собственной ответственностью, что эти поступки обнаружат себя как результаты долгих, изнурительных моральных торгов, когда можно выбрать только плохое или очень плохое, а в свои политические игры и расшаркивания перед теми, у кого власть, он их не собирается втягивать. Ежедневно набирая отчетные эсэмэски, Саша подавала непроговоренный сигнал о том, что хочет сближения, хочет понять и быть понятой. Она даже стала выстраивать в воображении обстоятельства, при которых обязательно расскажет Джумберу о своем плане, о перезапуске. Джумбер же, печатая восторженные ответы, был в них честен и совершенно неподозрителен. Он считал, что Саша все еще сдерживается и подконтрольна ему.
Когда ближе к вечеру те же крестопольские журналисты позвонили за комментарием Джумберу, попросив объяснить, как «Ветрянка» собирается бороться с самыми острыми проблемами общества, Джумберу показалось, будто его стукнули кулаком в живот. Стрессовая ситуация, подумал Джумбер, увеличилась секреция эпинефрина и кортизола, поднялось давление. Спокойно, спокойно, просто скачок адреналина, подумал Джумбер. Когда ощущение удара прошло, а прошло оно быстро, и Джумбер сумел говорить гладко и сдержанно, журналисты узнали, что им придется вырезать все спорное, что сказала Саша в интервью, все изобличающее и провоцирующее, каждую буковку, произнесенную сколько-нибудь радикально, а иначе, услышали журналисты, они все будут уволены, и вот так зовут конкретного человека, который отдаст приказ, а вот так зовут вашего главного редактора, который по той же причине увольнял того и этого, вы же помните своих бывших коллег, вот и хорошо, что помните, отправьте им от меня пожелания всего наилучшего. После Джумбер не повесил трубку и дал торжественный и спокойный комментарий: про цели и задачи, про миссию и большое будущее.
Поговорив с журналистами, Джумбер позвонил Саше, но сперва настроил голос на режим сетования, сожаления, подобрал необходимые сочувственные слова, и, когда Саша произнесла свое «алло», сказал, что он с ней открыт и честен, что раньше они действовали сообща, а теперь он узнаёт про такое дерзкое интервью; Саша, дорогая, ведь вы поставили под удар всех нас, хорошо, что я это пресек, давайте поступать так, как и договорились ранее, идти рука об руку, плечом к плечу, быть партнерами; Саша, у меня уже появляются пагубные мысли усилить контроль, так что, пожалуйста, давайте этого избежим и сохраним плодотворные дружеские отношения.
Саша слушала джумберовские слова, словоформы и словосочетания, надушенные успокоительной интонацией. Они не злили ее, а местами и правда успокаивали, но в то же время Саша чувствовала, как происходит еще большее разъединение, как фигура Джумбера снова отодвигается от нее, улетает куда-то за Остапку, на которую она в тот момент смотрела, поэтому просто извинилась, сухо и безвольно. Это было извинение-запятая, после которого можно будет дописать-договорить правильное, то, что она потом придумает, когда все окончательно поймет.
Когда позвонил Джумбер, рядом с Сашей была не только Остапка, в соседнем кресле-плетенке сидел Леша, и, как только разговор закончился, Саша сказала:
– Леш, я теперь уверена, что Джумбер закручивает гайки. Хочет сделать нас карманными. Но тогда ведь вся наша ценность пропадет, мы больше ничем не сможем помочь городу. Я все-таки не стала бы говорить ему про перезапуск.
– Нет, Саш, Джумбер должен быть в курсе, вам же потом будет хуже…
Саша молчала и могла смотреть только на Остапку. Саша выглядела по-ребеночьи. Леша вытянул
