Впрочем, сборник получился вполне содержательным, а полиграфическое решение факсимильных книг оригинально и чрезвычайно удачно. Дело в том, что издатели выбрали для воспроизведения неидеальные экземпляры — с ободранным корешком, с порванной обложкой, с карандашными пометами в содержании, с обрезанными авторскими автографами. И этот странный, казалось бы, шаг неожиданно добавил книгам обаяния, придал им теплоты и уютности.
К сожалению, по случайным, в общем-то, причинам в комплект не вошла третья книга Балтрушайтиса “Лилия и серп”, анонсировавшаяся еще в 10-е годы, но вышедшая уже после смерти автора — в 1948 году в Париже. Однако есть вероятность, что ждать ее придется не слишком долго: по слухам, одно из издательств собирается выпустить пятитомник поэта. Остается надеяться на скорую и достойную реализацию этого проекта.
Виктор Ардов. Великие и смешные. М., “Вагриус”, 2005, 478 стр.
Эта книга производит странное впечатление. Воспоминания Виктора Ардова о Маяковском, Ильфе и Петрове, Булгакове, Зощенко, Ахматовой и других, занимающие ее большую часть, не то чтобы плохи, но вполне стандартны, не особенно информативны, а главное, слишком старательно обходят все мало-мальски острые углы. В каждой фразе сквозит физически ощутимая осторожность, стремление не выйти за флажки. К прямой суконности4 все это приводит не так уж часто, но и интереса мемуарам не добавляет.
Но вот основной текст переходит в записные книжки писателя — и перед нами совсем другой Ардов: обаятельный, раскованный, блистательно остроумный. Становится понятно, почему, собственно, все те люди, о которых он пишет, ценили его общество и с таким удовольствием общались с ним.
Ощущение это усиливается, когда записные книжки сменяются заметками сына писателя, протоиерея Михаила Ардова “Каким я его помню (О моем отце)”. Обаяние и остроумие сохраняются5, раскованности становится даже больше. В заметках сына — третий Ардов: циничный до мудрости, прекрасно понимающий цену и кормящим его фельетонам, и своим собеседникам, и советской власти во всех ее проявлениях.
Первый раздел не жалко просто пролистать. Последние два хочется заучивать наизусть. В общем, не книга, а готовый этюд на тему “сдача и гибель советского интеллигента”.
Юрий Абызов. А издавалось это в Риге. 1918 — 1944. Историко-библиографический очерк. М., Библиотека-фонд “Русское зарубежье”; “Русский путь”, 2006, 416 стр.
Юрий Абызов, автор эталонных работ о печати русского зарубежья (четырехтомник “Русское печатное слово в Латвии. 1917 — 1944 гг.”. Stanford, 1990—1991; пятитомник “Русская печать в Риге. Из истории газеты „Сегодня” 1930-х гг.” (совместно с Б. Равдиным и Л. Флейшманом). Stanford, 1997), лучший знаток русского книгоиздания и периодики в странах Балтии, умер за полтора месяца до выхода этой книги, 20 июня, на 85-м году. Появившееся посмертно издание представляет собой блестящий образец редчайшего жанра — “авторской библиографии”. Здесь есть все составляющие полноценного библиографического указателя — тщательная проработка источников, собранные по крупицам данные о русской печати в Латвии (далеко не только в Риге, название обманчиво) первых двух с половиной послереволюционных десятилетий, полный погодный (не от “погоды”, а от “по годам”) перечень газет и журналов, от солидных до абсолютно эфемерных. Автор, однако, не довольствуется рядами дат и названий и постоянно “вклинивается” в текст, то корректируя рижские страницы не слишком достоверных воспоминаний Ирины Одоевцевой, то иронически характеризуя королей рижского газетного бульвара, то обширно цитируя наиболее интересные материалы из аннотируемых изданий. В результате справочник превращается в увлекательное историко-литературное повествование, нимало не теряя при этом в научной основательности.
Напоследок одна не лишенная занятности и даже некоторой поучительности история для озабоченных падением нравов и вкусов. В 1926 году газета “Сегодня” решила выяснить, что же читают русские рижане. Разумеется, оказалось, что ни без пяти минут нобелиат Бунин, ни Мережковский, ни даже Шмелев не вызывают у широкой публики особого интереса. Кроме “книг с эротическим содержанием”, которые лидировали с большим отрывом, читатели предпочитали атамана и по совместительству плодовитого романиста П. Н. Краснова, Крыжановскую-Рочестер и уж вовсе безвестного сегодня Савватия (псевдоним Дионисии Врангель, дочери популярного дореволюционного прозаика И. Н. Потапенко). Из классиков хорошо шла Вербицкая. Список переводных авторов приводить не буду, но прошу поверить на слово, что и с этой стороны дело обстояло ничуть не лучше.
И. Г. Глинка. Дальше — молчание. Автобиографическая проза о жизни долгой и счастливой. 1933 — 2003. М., Модест Колеров, 2006, 464 стр.
Ирина Глебовна Глинка — внучка философа Глинки-Волжского, дочь поэта Глеба Глинки. Но ее автобиографическая проза — меньше всего “семейная хроника” в привычном понимании: вместо панорамности — эскизность, вместо детального линейного повествования — импрессионизм, система бликов, когда память словно бы высвечивает в прошлом тот или другой яркий фрагмент.
Впрочем, слово “в прошлом” к этой книге тоже не подходит. Ее герои существуют здесь и сейчас, они все синхронны друг другу. Причиной тому, думается, особенность авторского взгляда, для которого хронология принципиального значения не имеет. Автора интересует не человек в истории, а просто человек, человек как таковой, а ушедшие друзья воспринимаются не как “гости из прошлого”, а как живые, сегодняшние собеседники.
“Друзья”, “собеседники” — ключевые слова для этой книги. И жизнь названа в подзаголовке “счастливой” именно потому, что их — друзей, собеседников — было так много, а среди них Роберт Фальк, Давид Самойлов, Анатолий Якобсон, Юлий Даниэль. Это книга о радости общения, о радости раздаривать себя и не стесняться брать у других, гимн экстравертности.
Единственный “недостаток” ее связан с той эскизностью, о которой говорилось выше. Каждый человек дан в нескольких ярких чертах, которые автор выделяет как основные в нем. Конечно, это придает книге динамику и, возможно, добавит ей читателей (хотя это, вероятно, эффект побочный и в авторский замысел не входивший). Понятно, что измени автор манеру — и мы читали бы уже совсем другую книгу. Но очень уж жаль того, что опущено, что осталось “за кадром”.
В. Г. Ширяев. Суд мести. Первая жертва дела ЮКОСа. М., ОГИ, 2006, 304 стр.
Валерий Ширяев написал не очень удачную книгу. Так же, как годом раньше не очень удачную книгу написал Валерий Панюшкин. Она называлась “Узник тишины” и была посвящена Ходорковскому. Книга Ширяева называется “Суд мести” и посвящена сотруднику службы охраны ЮКОСа Алексею Пичугину. На работе Панюшкина немедленно по выходе дружно оттоптались рецензенты. Оттоптались, надо сказать, по делу, без всякой политики: высмеяли лирическую манеру автора, поиздевались над его фирменной сентиментальностью.
Так вот, “Суд мести” местами читается просто как пародия на “Узника тишины”. Оно и понятно: все ж таки Ширяев в “Новой газете” работает, не чета панюшкинскому “Коммерсанту”, перепад в уровне сказывается. Первая часть — вообще смесь жития и партийной характеристики: примерный семьянин, детей любит, криминал ненавидит, старушек через улицу переводит. Такой текст хорошо озвучивать закадровым голосом Копеляна. Видимо, автору кажется, что не доказать святость Пичугина — все равно что признать его виновным в убийствах.
Но ведь вот что характерно: на книгу Панюшкина была уйма откликов. Расследование Ширяева предпочли просто не заметить. И это тоже понятно. Во-первых, Ходорковский сидит за экономические преступления, то есть поди разберись, виновен или нет. Грань исключительно тонкая, тем более при динамичном законодательстве наших 90-х. Во-вторых, он знал, на что шел, играл и проиграл. То есть как бы все по-честному, даже если с обвинением и перегнули. Так почему же не написать о Панюшкине, тем более если сам подставляется?
А вот о деле Пичугина попробуй напиши! Не в смысле, конечно, что коллеги боятся мести кровавой гэбни или еще какая глупость в этом роде. А просто думать об этом некомфортно. Ведь убийство — не хитроумная схема ухода от налогов. Тут уж либо убивал, либо нет. Неуютно как-то сознавать, что живешь в стране, где невиновному человеку могут намотать 20 лет, а потом еще и добавить, только за то, что его работодатель поссорился с президентом.
На самом деле все, что было сказано об этой книге выше, не имеет никакого значения. Хорошо она написана, плохо ли — ее должны прочесть 200 миллионов, как говорила Ахматова об “Одном дне Ивана Денисовича”, имея в виду все население тогда еще Советского Союза (теперь, правда, страна другая и миллионов поменьше). Должны по многим причинам, хотя бы потому, что стране положено знать своих героев. Это я про Пичугина. И без всякой иронии. Если от человека действительно требовали лживых показаний на другого, с которым он и знаком-то толком не был, а он таких показаний не дал, хотя и знал, что за это светит огромный срок, — кто он, если не герой? А что в биографах у него не золотое перо России, так люди с хорошим вкусом отчего-то такие книги не пишут. Наверное, вкус мешает.
