монетки. Все это дало возможность провести статистический анализ и проверить, действительно ли женщины более склонны ввязываться в войны, чем мужчины [9].
Ответ удивил. Оказалось, что королевы почти на 40 % охотнее затевали войны, чем короли. Правление женщин было отнюдь не мирным, В чем же дело?
Кое-что могут подсказать истории дочерей Генриха. Во-первых, мужчины считали, что королевы слабы. «Природа, – говорил один английский политик, критикуя идею восшествия на трон таких женщин, как Мария Кровавая, – создает их слабыми, хрупкими, нетерпеливыми, немощными и глупыми». Возможно, король Испании Филипп II разделял это невысокое мнение, поскольку почти сразу после восшествия Елизаветы I на трон собрал армаду, чтобы низвергнуть ее.
Даже поднимая войска на борьбу с врагом, молодая королева должна была учитывать предрассудки такого рода. «Я знаю, мое тело – это тело слабой, тщедушной женщины, но у меня сердце и душа короля», – воскликнула королева. Чтобы показать силу духа, она говорила: «Я сама возьму в руки оружие, я сама стану вашим полководцем, сама буду судить и вознаграждать вашу доблесть на поле боя». После поражения Филиппа союзники Елизаветы чеканили медали с изображением тонущих испанских кораблей и надписью: «Сделано женщиной-вождем» [10].
Такова закономерность, которую Дубе и Хариш наблюдали на протяжении столетий: чрезмерно уверенные в себе короли, постоянно недооценивающие королев (в особенности незамужних) и пытающиеся на них напасть. Отчасти это связано с неопределенностью: если бы сила каждого была известна, не было бы оснований недооценивать женщин. Сюда же стоит добавить упорное неверное восприятие. Одной из причин того, что королевам приходилось демонстрировать «сердце и душу короля», является систематическая пристрастность окружающих их монархов мужского пола [И].
Но не стоит воспринимать это так, словно королевы были бы вполне миролюбивыми, если бы не мерзкие хищные короли вокруг. Дубе также выяснила, что королевы, выходя замуж, вели себя более агрессивно по отношению к соседним государствам. С внезапно обретенным могуществом и опытом такие королевские пары охотно нападали на более слабых соседей. Это немного странно, поскольку они могли бы принудить оппонентов к сделке на более выгодных для себя условиях, чем начинать войну. Одно из возможных объяснений – внутренняя склонность к войне могущественных короля и королевы. Соединение двух королевских фамилий могло намного сильнее стимулировать их личную заинтересованность в славе и сокровищах.
Таким образом, то, что женщины на индивидуальном уровне больше склонны к компромиссам, возможно, и правда, но не вся правда. Гендерные особенности имеют отношение к конфликтам, но было бы упрощением говорить, что «женщины предпочитают мир». Стратегические взаимоотношения и силы, которые мы обсуждали: неопределенность, агентские проблемы, проблемы обязательств, женоненавистничество, – вносят в прогнозирование войны множество нюансов помимо суммы агрессивных порывов.
Чтобы предотвратить конфликт, надо победить бедность?
До того как у меня в Кении украли лэптоп, я хотел заниматься историей экономики. Каждое утро в Гарварде, а затем в Беркли я тащился пешком в университетскую библиотеку, спускался на лифте на подземный этаж и направлялся к заброшенным стеллажам, где хранились тома государственной документации. Хотелось бы сказать, что они являли собой пыльный антиквариат, но в основном среди книжных полок было просто безлюдно и сумрачно. Там я находил справочники о торговле в Латинской Америке полуторавековой давности, французские статистические ежегодники из бывших африканских колоний и подобное. Меня интересовали цифры: динамика цен на алмазы, уровень производства пальмового масла, открытия месторождений серебра.
Я искал эти сведения, размышляя о войнах и роли бедности. Для большинства стран цены на товары для экспорта – мощный источник экономических колебаний. Дело в том, что большинство мест на протяжении почти всей своей истории экспортировали только один-два вида сельскохозяйственной продукции или природных ресурсов. Резкое падение мировых цен могло оказать губительное влияние. Для людей, занятых в этих отраслях, такое падение цен означает мгновенное снижение доходов. Правительство недополучает налоговые сборы от торговли этими ресурсами. Вскоре может возникнуть кризис с публичными финансами (а они и так редко находятся в комфортных условиях). Государственные служащие, пенсионеры и даже (в самом крайнем случае) армия остаются без денег. Такие циклы взлетов и падений сказываются на долгосрочном развитии. В общем, страны с более волатильными товарами имеют гораздо меньше шансов на процветание в долгосрочной перспективе [12].
У меня возникло подозрение, что такие колебания тоже могут стать причиной конфликта. «Анархия в экономике порождает анархию в политике, – писал один историк, – что, в свою очередь, усугубляет анархию в экономике». В этом есть определенный смысл. Когда люди беднеют, военная служба становится более привлекательной. Если снижается уровень зарплат или сокращаются рабочие места в шахтах и на плантациях, становится легче рекрутировать бойцов [13].
Тем временем появляются и другие свидетельства со сходным рефреном. Тед Мигуэль, мой научный руководитель в Беркли, выяснил, что в Африке за каждой засухой следуют годы войн. Оиндрила Дубе и Хуан Варгас присмотрелись к Колумбии в период многолетней партизанской войны и обнаружили, что падение мировых цен на кофе вело к ужесточению боевых действий в регионах, производивших кофе. Снижение доходов, похоже, действительно ведет к конфликтам. В этом есть смысл. В конце концов, войны чаще происходят в бедных странах. Логический вывод, который я делаю, – голодные бунтуют, – чисто интуитивный [14].
Поэтому я удивился, когда изучение цен на товары ничего мне не дало. Снижение мировых цен, похоже, не становилось причиной войн – даже резкое, сильное и даже в самых уязвимых странах. «Видимо, я ошибся», – сказал я себе и отложил эту работу, планируя вернуться к ней позже. Как большинство работ с нулевым результатом, она легла в дальний ящик. Тем временем я познакомился с Джинни и погрузился в изучение африканских гражданских войн на практике. Однако спустя много лет идея о том, что бедность и снижение доходов приводят к конфликтам, получила широкое признание в экономике. Выходит, я получил неверные результаты?
Потом я начал мыслить стратегически, через фильтры, которые описываю в этой книге. Почему бедность или падение цен на товары имеют значение? Вспомним еще раз две группы, сражающиеся за пирог. Предположим, он стал вдвое меньше. Зачем воевать? Война все равно разрушительна. Обеим группам лучше продолжить делить пирог, каким бы он ни стал. Они даже могут стать менее склонны воевать после того, как упали доходы, особенно если учтут, что военные издержки сокращаются не так быстро, как пирог. Идея о том, что «голодные бунтуют», не проходит. Каждый раз, когда кто-то говорит «______ведет к войне», стоит оглянуться на стратегическую схему: как это влияет на стимулы к компромиссу?
Что касается бедности и войны, тут все еще царит сплошная неразбериха. Бедные
