гвоздь и направился к столику.
— Скорее снег пойдет на пасхальной неделе, чем эта лодка сдвинется с места! — крикнула толстуха, пробираясь к выходу. — Скорее всю деревню засыплет апрельским снегом, будто пухом из ангельских перин, чем ты отплывешь хоть на милю от берега. Господь наш отказался пить то, что ему наливали, он молился за своих мучителей, и наступила тьма!
— Совсем сдурела, — пробормотал старик, усаживаясь возле Маркуса, его свитер был заляпан краской, а на руках виднелись свежие царапины. — С тех пор как кузнец помер, она свои умения растеряла и заработать ничем не может. Что до снега, то его в Траяно в последний раз еще при лангобардах видели. Мне не наливай, вечером поработать хочу.
— И куда вы так торопитесь? Будь я здешним жителем, никуда бы не рвался, лежал бы на палубе и смотрел в небо. А зимой устраивался бы сторожем на чью-нибудь виллу или в тот же «Бриатико».
— Что ты мелешь, парень? — сердито спросил старик. — Я ведь говорил тебе, что «Бриатико» — мой враг. Если бы я мог его поджечь, то сделал бы это, но весь холм не сгорит, даже если поджечь его с четырех концов. Все, что тут можно сделать, — это дать дому развалиться самому, а всему остальному — намертво зарасти лопухами.
— Ну, этого долго придется ждать, — примирительно засмеялся Маркус. — Строение крепкое, раствор небось на яичном желтке замешивали. Или на крови теленка.
— Без крови там точно не обошлось. — Старик посмотрел ему в лицо прозрачными трезвыми глазами. — Ты должен понять, что «Бриатико» — это зло. Стоило хорошему парню стать его владельцем, как он превратился в brutto ceffo, а потом и вовсе умер. Женщину, которую я любил, здесь погубили, а моего друга прикончили в эвкалиптовой роще, на границе поместья.
— Да, вы говорили. Но подобная история могла случиться где угодно.
— Где угодно, говоришь? — Старик выпрямился на стуле и хмуро уставился на собеседника. — Ладно, я расскажу тебе историю, которая могла случиться только здесь. Знаешь ли ты, что в Италии не отпевают тех, кто покончил с собой? Их хоронят за оградой кладбища, а там сплошной песок, это я как смотритель тебе говорю.
— Непростая у вас работа.
— Зато не каждый день, — усмехнулся клошар и некоторое время сидел молча, опустив голову. Потом протянул руку, взял Маркусов стакан и допил то, что оставалось. — Одного такого я привез однажды на окраину кладбища, чтобы похоронить на пустыре. В тот день я не ожидал похорон и был немного не в форме. Сержант, который привез покойника, сказал, что гроб доставят к полудню, а мэрия потом позаботится о гранитной плите. В деревне, сказал он, вырубилось электричество, в морге сломался холодильник, и держать самоубийцу негде. Это был неожиданный мертвец, мне пришлось бегом бежать к воротам cemeterio, куда его привезли завернутым в белый мешок, так что я был довольно зол и толком не успел протрезветь.
Я вез его на своей тележке по гравийной дороге безо всякой учтивости, думая о том, что могильщики явятся не скоро и мне придется сидеть там на жаре одному и заполнять табличку, а бирку с именем служитель морга засунул неизвестно куда, ее еще найти надо. На самой окраине под колесо попался камень, тележку тряхнуло, и покойник свалился прямо на чужую могилу, я взбесился, наклонился над ним и стал пинать этот белый кокон, валявшийся в кладбищенской пыли.
Figlio di puttana, кричал я, зачем ты свалился, как мне теперь затащить тебя обратно? Хорошо, что подошли могильщики, они были довольны срочной работой, так что дело пошло проворней. Потом я отыскал бирку и принялся надписывать табличку: так положено, безымянных могил не бывает. Увидев имя покойника, я очень расстроился, ведь я близко знал его мать. А прочитав даты его рождения и смерти, я сразу протрезвел, сел на землю и заплакал.
— Кто же это был? — Маркус подлил старику вина, но тот отмахнулся.
— Могильщики подумали, что я чертей ловлю, бросили работу и стали надо мной подшучивать. Потом приехал столяр с гробом, и мы довольно быстро закончили, забросав могилу дерном. А потом я вернулся на катер, хотел умыться и увидел в зеркале, что у меня выпали все волосы до единого.
Воскресные письма к падре Эулалио, апрель, 2008
Утром обнаружил в аквариуме двух дохлых гуппи и велел сержанту закопать их в горшке с фикусом. Там уже несколько штук закопано. Рыбки в участке не приживаются, а я упорно покупаю их в магазине на улице Лукко. Странно писать об этом здесь, но ведь мы договорились, что я стану писать о том, что меня тревожит. Смерть гуппи тревожит меня довольно сильно. Моего сержанта тревожит только повышение, он сторожит почтальоншу каждое утро, чтобы я не заметил письма, где ему предлагают перевод на север. А письмо все не приходит. Потому что рекомендацию попросили у меня, и я написал, что парню еще лет пять нужно походить в сержантах.
Ты просил меня записывать мысли о религии, но они посещают меня довольно редко. В книге, которую ты дал мне два года назад, я все еще читаю двадцать девятую страницу, там рассказывают историю о человеке, отказавшемся прийти в Пепельную среду в церковь и несколько дней спустя погибшем при охоте на вепря. Если подумать, сколько я пропустил Пепельных сред, Вербных воскресений и дней Эпифании, то на охоту мне лучше не соваться. Но ты ведь знаешь, падре, почему я не показываюсь в церкви.
Все утро сегодня думал о второй версии убийства траянского парня, поскольку первая не выдерживает критики. Вторая версия такова: трофей, ради которого пристрелили хозяина отеля, достался траянцу случайно, по стечению странных обстоятельств. Парнишка возвращался с танцев и решил срезать дорогу, перебравшись через стену «Бриатико», — место, где все деревенские это делают, находится в двадцати метрах от поляны с беседкой. Я проверил. Он вывалился из чащи прямо на место преступления. Спугнул убийцу в тот самый момент, когда тот собирался обыскать тело.
Ты скажешь, что я рассуждаю в духе синьорины Понте, рисуя пальцем
