(писанного) законодательства, касающегося функционирования института рабства на ее земле, хотя, разумеется, английская конституция допускала принятие таких позитивных законов и применение их как в метрополии, так и в колониях. Блэкстоуново различение «двух видов колоний» объясняло различный правовой статус рабства в колониях и в Англии. На деле, в отсутствие какого-либо позитивного закона в метрополии, каждая колония сама разрабатывала соответствующий позитивный закон:
Но между этими двумя видами колоний существует различие в том, какими законами они руководствуются. Ибо установлено, что если необитаемая земля открыта и заселена английскими подданными, на ней немедленно вступают в силу все английские законы. Поскольку закон распространяется на всех подданных по факту их рождения, то куда бы они ни шли, они несут законы с собой. Разумеется, если в завоеванных или уступленных странах уже имелись собственные законы, король может изменить и переделать их; однако же до тех пор, пока он действительно не изменит их, прежние законы страны сохраняют свою силу, если только они не противны Богу, как в случае языческих стран.
Наши американские плантации в основном принадлежат к последнему виду, поскольку обретены в прошлом столетии либо по праву завоевания и вытеснения местного населения (оставляя сейчас в стороне вопрос о соответствии этого естественному праву), либо на основании договоров. Поэтому общее право Англии, как таковое, не имеет здесь ни места, ни власти; колонии являются не частью родной страны, но отдельными (то есть независимыми) доминионами.[322]
В Северной Америке позиция Блэкстоуна была хорошо известна. Бёрк сообщал в 1775 году: «Я слыхал, что в Америке продано не меньше экземпляров блэкстоуновых “Комментариев”, чем в Англии».[323]
Сторонники и противники рабства в равной степени признавали, что решение Мэнсфилда 1772 года явным образом позволяло рабам делаться в Англии свободными. Напротив, подписанная четырьмя годами позже в Филадельфии Декларация независимости ничего не предлагала почти пятистам тысячам черных Северной Америки, составлявших 20 процентов ее населения. (На пятьсот тысяч чернокожих британской Вест-Индии, составлявших 90 % ее жителей, не распространялись ни решение Мэнсфилда, ни Декларация независимости). Постановление Мэнсфилда привлекло внимание общество к правовому статусу людей африканского происхождения, являвшихся британцами, но не англичанами. Их политический статус стал предметом публичных споров в свете идеологического конфликта во время Американской революции, а их статус человеческих существ обсуждался во время кампании 1790-х, имевшей целью покончить с участием Англии в торговле рабами из Африки.
Лицемерие белых североамериканцев, требовавших свободы для себя, в то же время порабощая других, подчеркивало разницу между правовым статусом афробританцев в метрополии и в колониях и вызывало критику Грэнвилла Шарпа и других по обе стороны Атлантики. В 1775 году Сэмюэл Джонсон задавался саркастическим вопросом: «Как же получается, что самый пронзительный визг о свободе доносится от надсмотрщиков негров?».[324]Позиция белых американцев давала их английским противникам легкую возможность выказать моральное и политическое превосходство. Так, например, в 1776 году Томас Дей, автор чрезвычайно популярных антирабовладельческих стихов и прозы, отмечал в письме своему американскому корреспонденту:
Рабство… это столь чудовищное преступление против человеческого вида, что все практикующие его заслуживают того, чтобы исчезнуть с лица земли…
Если рассуждать последовательно, то придется признать все следствия из собственных принципов; вы и ваши соотечественники стоят перед дилеммой: либо признать права негров, либо отказаться от собственных. Если существуют естественные и универсальные права, так часто поминаемые в декларациях вашего Конгресса [включая Декларацию независимости], то хотел бы я знать, каким образом несчастные африканцы утратили свои права. Древность ли происхождения, или исключительные добродетели, или особые качества английских американцев – что же такое составляет различие и наделяет их правами, от коих полностью отлучено более четверти рода человеческого? Или вам больше нравится аргумент, отброшенный великим Монтескье как наиглупейший и состоящий в том, что они черные, а вы белые; что ваш волос гладок и долог, а их – короток и курчав?[325]
Афробританцы ассоциировали Англию с возможным освобождением, и не удивительно, что в короле Георге III рабы видели возможного спасителя, а не тирана, каким его изображает Декларация независимости. В рамках общего права монарх был законным стражем прав подданных, особенно же тех, кто был не в состоянии отстаивать их самостоятельно. 7 ноября 1775 года королевский губернатор Виргинии Джон Мюррей, 4-й граф Данмор, выпустил прокламацию, обещающую свободу всем рабам и сервентам[326] мятежников, которые присоединятся к Британской армии. Пять тысяч бывших рабов были собраны в Эфиопский полк. Джордж Вашингтон предостерегал полковника Ричарда Генри Ли о «дьявольских уловках» лорда Данмора: «Если этот человек… не будет сокрушен до весны, он станет самым грозным врагом Америки; его сила будет расти, как снежный ком, и даже быстрее, если не удастся найти способ убедить рабов и сервентов в бесплодности его замыслов»[327]. В 1779 году британский генерал Генри Клинтон выпустил в Южной Каролине Филадельфийскую прокламацию, в которой обещал любому рабу, дезертировавшему из вражеской армии, свободу и работу, а также недопущение его продажи или возврата хозяевам. Не удивительно, что большинство черных, чьи голоса мы теперь можем расслышать прямо или через посредство других, выбирали не американскую, а британскую идентичность, пользуясь британским предложением свободы рабам, убегавшим от колонистов-мятежников (но не от хозяев-лоялистов).
Конечно, не все чернокожие писатели восемнадцатого века выбирали британскую идентичность. Как свидетельствует поэма Филлис Уитли «Его превосходительству генералу Вашингтону» (1775), некоторые свободные черные отдавали предпочтение ставшей им теперь доступной афроамериканской идентичности.[328] После революции начало нарастать движение против рабства, называемое «первым освобождением»[329], и особенно активно – в северных штатах. Петиция бывшей рабыни Белинды[330] Массачусетскому законодательному собранию и письмо Бенджамина Баннекера[331] Томасу Джефферсону демонстрируют, какой оптимизм испытывали некоторые афроамериканцы относительно возможности достижения всеобщей свободы и справедливости на принципах, установленных в ходе революции. На каждого Криспа Эттакса[332], разделявшего взгляды мятежников, приходилось много больше черных, выбиравших другую сторону. По окончании войны Британия, а не новые Соединенные Штаты, продолжала служить землей обетованной для нынешних и бывших рабов Британской империи, таких как Эквиано, который провел около пяти лет жизни рабом в Вест-Индии, а также около месяца в Виргинии. И понятно, почему в своих посмертно изданных «Письмах» (1782) Игнатий Санчо никогда не ставит под сомнение справедливость причин, побудивших Британию к поддержанной им войне против американцев, предводительствуемых человеком, которого он глумливо называет «Вашинтаб»[333]. В 1789 году Эквиано обращался к «Англии, где навсегда осталось мое сердце», а в 1793 Дэвид Джордж, родившийся и выросший рабом в Южной Каролине, писал из поселения в Сьерра-Леоне в Африке, что с тех пор, как нашел убежище в
