— Со временем, — я меняю рисунок, кидая корки не в середину, а наружу, перемещая как по вертикали, так и по горизонтали, — ты понимаешь, что можешь управлять ими. Подчинить корки своей воле.
Я снова меняю рисунок, подкидывая в центр по две корки сразу, так что все четыре крутятся в ритме вальса. Аплодисменты становятся громче, к ним добавляются одобрительные крики и смех. Юная леди на палубе А, сжимающая в руках черного пуделя, от волнения подпрыгивает на месте. Я чуть было не ломаю свой рисунок, когда узнаю девушку, с которой беседовал Джейми, Шарлотту Файн.
Я вырываюсь из плена ее взгляда и снова погружаюсь в игру.
— Иногда прилетает новая корка. Но если ты хорошо подготовился, ты знаешь, что с ней делать.
Винк, следя за моим взглядом, кидает мне яблоко.
Чтобы включить в круг предмет другой формы и веса, требуется все мое внимание. Я игнорирую ахи и охи, сосредоточившись на том, чтобы заставить единственное яблоко кружить в сопровождении хлебных корок. Я кидаю вверх по три предмета разом: две корки по краям и яблоко в центре.
— И, если повезет, твои усилия приносят свои плоды.
Я хватаю яблоко, когда оно пролетает мимо рта, откусываю и возвращаю его в игру. Вверх, вниз, откусить, вернуть, вверх, вниз, откусить, вернуть.
Это становится последней каплей. Люди кричат, свистят и бьют в ладоши.
Если бы Джейми был здесь, мы бы заставили фрукты летать по-настоящему. У него быстрые руки. Он может кинуть мяч сквозь едущий поезд, и тот вылетит с другой стороны.
Ананас начинает раскачиваться, заставляя меня выбрать рисунок попроще. У меня вспотели подмышки, ананасный сок стекает по подбородку. Хватит тебе, цирковая обезьянка. Профессионал должен знать свой предел.
Я кидаю наполовину съеденное яблоко и хлебные корки, одну за другой, назад Винку и Олли. Затем низко кланяюсь, взмахивая рукой и позволяя ананасу упасть, чтобы подхватить его у самого пола. Я кланяюсь во все стороны: людям на надстройке, затем пассажирам третьего класса, перегнувшимся через перила полуюта.
— Если вам понравилось, — выдыхаю я, чтобы ускорить процесс, — мои ассистенты с радостью примут ваши изъявления благодарности. А если нет, в следующий раз прошу закрывать глаза.
Винк и Олли стягивают свои шапочки и снуют среди толпы, ловя монеты, падающие с палуб первого и второго классов, и даже несколько от пассажиров третьего, благослови их Господь.
За моей спиной раздается рык:
— Попался!
Это Ква с мостика, под чьим грозным взглядом аплодисменты тут же начинают стихать. Еще один член экипажа, с лицом злобного хирурга, подходит к нему сзади. Шея у него настолько короткая, что кажется, будто воротник синего мундира поглотил ее. Он скрещивает руки, такие мускулистые, что полностью скрестить их не удается. Солнце отражается от тяжелой связки ключей, болтающейся на его поясе. Это старшина, судя по его самодовольному лицу Старший-на-корабле, и он собирается отволочь меня в каталажку.
13
![]()
Рот Ква кривится в гримасе.
— Представления не разрешаются, понятно?
Он говорит с северо-восточным акцентом, который звучит так, словно он камни языком ворочает.
Я сглатываю.
— Прошу прощения, квартирмейстер. Я не в курсе.
Я вытираю сок с подбородка рукавом и украдкой выискиваю в толпе Винка и Олли. Они все еще собирают монеты. Мы не можем сейчас уйти. Важен каждый пенни.
Ква встает в свою любимую позу треугольника, расставив ноги в синих саржевых брюках и уперев кулаки в бедра, так что его свитер натягивается на локтях. Даже подбородок он выпятил.
— Убирайся, иначе я попрошу его выпроводить тебя. — Он подбородком указывает на Старшего-на-корабле. — Сейчас же.
Зажатая их взглядами с двух сторон, я понимаю, что они ничего не сказали про мальчишек, собирающих деньги. Я пытаюсь перехватить взгляд Олли или Винка, но ватага детей, пинающих набитый бобами мешочек, закрывает мне вид.
— Мне кажется, — продолжаю я, не давая мужчинам обернуться, — развлечения помогут пассажирам убить время. Оркестр играет не всегда, к тому же здорово, когда есть разнообразие. И если никто не жалуется, то какой от этого вред? — Я выдавливаю робкую улыбку, но она тут же увядает под давлением хмурого взгляда Ква.
— Вред в том, что ты можешь проворачивать какую-нибудь хитрую аферу, вот в чем. Так что, если не хочешь обсудить это с капитаном, руки в ноги и скройся с глаз, потому что мое терпение на исходе.
Старший-на-корабле поддерживает его согласным бурчанием.
Наконец Винк замечает меня. Он тут же оценивает мужчин, наступающих на меня, и мой многозначительный взгляд, кинутый на лестницу. Скройтесь, парни! Шустрее, пока нас не заставили вернуть деньги.
Винк кланяется мужчине, только что кинувшему монетку в его шапку. Затем подает знак Олли, и они оба направляются к лестнице, причем Винк изо всех сил старается не топать своими огромными ботинками.
— И в мыслях ничего плохого не было, добрые сэры. Благодарю за вашу снисходительность. Я тогда пойду, с вашего позволения.
Рот Ква сжимается в щель. Я ощущаю на себе взгляды мужчин, пока иду к лестнице, делая широкие, неторопливые шаги, чтобы убраться побыстрее, но при этом не выдать спешки.
Возвращаясь в каюту, я останавливаюсь у питьевого фонтанчика, чтобы умыть лицо, липкое от смеси сока с потом. Это было слишком опасно. Едва ли я смогу выступить перед мистером Стюартом, оказавшись в каталажке. С этого момента, клянусь, я не буду высовываться.
Но при виде Олли и Винка, раскладывающих драконью гору монет аккуратными стопками, я забываю и про Ква, и про Старшего-на-корабле. Джейми и Бо ни за что не заработать больше, если, конечно, не обчистить корабельного казначея.
— У тебя неприятности? — спрашивает Винк.
— Пока нет, — бормочу я, зарываясь пальцами в кучу мелочи.
Олли поднимает вверх золотую монету.
— Ух ты, кто-то дал тебе соверен!
Он начинает загибать пальцы, бормоча цифры себе под нос.
Винк берет монету и кусает ее.
— Он настоящий. — Его глаза сужаются. — Ты уверена, что не богата?
Я фыркаю.
— Разве что талантом. Когда мы с Джейми раньше давали представления, в нашем распоряжении не было целого корабля миллионеров. Мы радовались и нескольким шиллингам.
Олли шлепает ладошками по матрасу, и монеты звенят.
— Два фунта четыре шиллинга.
Теперь за подсчеты берется Винк.
Мои губы изгибаются в улыбке, когда я представляю лица Джейми и Бо, после того как я назову эту цифру. О нет! Такой талант так просто назад в Англию не отправишь, понял, Джейми!
— Похоже, то перышко сулило нам процветание. Держитесь меня, и удача всегда будет с вами.
Я подмигиваю мальчишкам.
Каждый из них получает по пять шиллингов, и Олли расплывается в улыбке. Он пересыпает монеты с руки на руку.
— Я куплю себе шляпу с полями. — Он смотрит на ногу Винка, свисающую с кровати. — А тебе нужно купить ботинки, которые не выглядят так, словно их вытащили из коровьего зада.
Винк пинает его.
— Сам ты из коровьего зада.
Я выкапываю из вещмешка Джейми пару носок и даю один мальчишкам.
— Это для ваших монет.
Свою долю я пихаю в другой.
Винк кладет свои пять шиллингов в носок и передает его Олли. Но тот прикрывает свои монетки ладошкой.
— Что, если я захочу что-то купить?
— Например? — Винк морщит лицо, которое теперь походит на сердитую клецку.
— Я бы хотел сделать ставку…
— Трата денег, — ворчит Винк.
— А может, купить сувенир. Я слышал, в парикмахерской продают ложечки, ручки и бумажники.
— Ложечки? Ручки? Бумажники? — Винк становится ярко-розовым и начинает ругаться по-кантонски. — С чего ты взял, что когда-нибудь у тебя будет столько денег, чтобы понадобился бумажник? — Он вскидывает вверх руки. — Потратишь все свои деньги на ерунду. Конфеты, жевательный табак — хоть ты его терпеть не можешь, — тараканьи бега. Глупо, глупо, глупо.
