пары освятила божья искра, стало быть, на первом, полном трепета свидании о личных или профессиональных тайнах не могло быть и речи.
Сюзанн явно смутил вопрос: «Слышала ли она о контактах Талызина с посольством СССР?» Казалось, она нечто вспоминает. На самом деле ее тонкий лингвистический слух уловил разнобой между почти оксфордским английским и звуковой оболочкой русской фамилии. Инкогнито озвучил фамилию именно так, как ее произносил сам Семен, на романтическом ужине свою спутницу русской фонетике наставляя.
Однако до ответа дело не дошло – затрещал радиотелефон безымянного «посланца Красного Креста». Прослушав сообщение, тот отдал какую-то команду и резво направился к двери. Открыл и был таков, не прощаясь.
«Черная вдова» не успела и опешить, как ее настигло очередное вещее предчувствие, а точнее, с поправкой на обстоятельства, старое. Безупречно вышколенный мухабаратчик (в ведомственной принадлежности «интервьюера» Сюзанн не сомневалась) мог рвануть из кабинета, лишь узнав, что Семен обнаружен. И сей факт для иракской госбезопасности столь значим, что эмиссар не то чтобы не потрудился раскланяться, выдал вольную распахнутой дверью. Ее тотчас защемило, перехватывая дыхание: милому, бесконечно домашнему Семену, которого ей безотчетно хотелось целовать в широкий лоб, не поздоровится.
У двери своего номера Сюзанн разревелась, будто отчаявшись найти в сумочке ключ, застрявший меж страниц блокнота. Но и в своей обители слезы не улеглись. Точно удавка, давило: «Ты – апостол злого рока! Не встреть он тебя, не попал бы в переплет!» После чего все подряд и снова…
Сюзанн «штормило» до глубокой ночи. На багдадский берег выбрасывало обломки гордыни очень красивой, многих талантов и, не исключено, утерявшей свой единственный шанс женщины.
Глава 24
15 января 1991 г. 08:00 г. Багдад район «Аль-Мансур»
За последние два дня Талызин и Посувалюк не раз вспоминали друг о друге, ну а сегодня, разменяв шестой десяток, и подавно обречены пересечься заочно. Обследовав позавчера паспорт «командировочного», Виктор Викторович обнаружил, что Талызин – его «близнец»: родились они в один день и год – 15 января 1940 г. Это будто не весть какое открытие потрясло посла не меньше, чем сам, сродни выкидышу, визит, окутав драму – и без того безысходную – мистической хмарью.
Семен Петрович о парадоксальном «родстве», надо полагать, не знал, как, впрочем, о нем был несведущ и сам Биренбойм, архитектор авантюры. Иначе сей момент потирал бы в предвкушении успеха руки, а не вперился на карте в Месопотамию с видом и мыслями чернее тучи: «Самый безумный фарт рано или поздно спотыкается. Без мандата Горби Посувалюку к Саддаму не пробиться…»
Зато Семен Петрович, не в пример законспирированному кукловоду, в успех начинания верил, поскольку, находясь в эпицентре события, ощущал, когда зримо, а когда интуитивно, его пульс, нашептывающий: «Заберутся архаровцы в дамки, додавят. Не столь сверхлюди, как врожденные баловни удачи».
Так вот, проснувшись с первыми лучами солнца, Талызин и Посувалюк соприкоснулись в помыслах. Посол в очередной раз усомнился: «Неужели дата рождения посыльного подлинная? Или все-таки иезуитская насмешка, призванная, наряду со всем прочим, мою волю сломить? Если не мистификация, то это знак, в черную дыру заговора зовущий…»
Талызин, протерев очи, напротив, о юбилейном дне рождении даже не вспомнил, ибо памятные даты недолюбливал. Больше того, в последние годы воспринимал свое явление на свет обузой, бородавкой на теле рода человеческого. Однако тотчас перенесся в воображаемый стан заговора, где без встречи с послом не обойтись. Само собой выстраивалось: желтая майка гонки – у Посувалюка. Но все по-порядку.
Поначалу Семена Петровича занимало: посвящен ли в суть операции «Коррида» и куда метит ее острие? Над первым Талызин голову ломал недолго, склонившись к выводу, что командир группы в курсе. Чашу весов склонило то обстоятельство, что реакцией посла на «гостинцы» «Коррида» откровенно пренебрег. Скорее всего, послу некуда рыпнуться – обложен со всех сторон, заключил демобилизованный, но плывущий в фарватере интриги нарочный.
Между тем мишень предприятия никак не фокусировалась, и вскоре Семен Петрович сообразил, почему: фигура посла, на первый взгляд, центральная в пасьянсе, нелогична. Конфликт, в силу маниакальной неуступчивости Хусейна, давно не политический, а сугубо военный, ныне время пушек, а не послов. Да, заколка – явно не цацка для забавы. В контексте титанических усилий, затраченных на ее воз, она, весьма похоже, запал заряда, обращенного против оборонительного комплекса Ирака. Но при чем здесь Посувалюк, белый воротничок? Чем без специальных знаний и выучки он военным, распорядителям момента, полезен? Разве что следующий в цепочке экспедитор…
До Семена Петровича донесся шум, своими приметами вмиг настороживший: суетливая возня, сдавленные, много тише обычного, голоса «Корриды» и его команды. Но пугало не это. Виллу незримо наполняли молекулы животного, неконтролируемого страха.
Талызин дернулся, взгромождая корпус на спинку кровати, и застыл – двое рейнджеров заорали, матерясь. Тотчас окрик «Корриды»: «Заткнитесь!»
Тут Семена Петровича пронзило: вилла окружена, и всем им крышка – лишь осознание безысходности могло повергнуть охотников за головами в панику.
Размеренно, будто впереди долгая жизнь, он стал одеваться, по ходу пробавляясь черным юмором: «Можно подумать, что не примут без фрака. Ни тебе Нобелей, ни умных ни глупых, и очереди никакой… »
Облачившись, рассеянно зашарил глазами по комнате. Будто увидев искомое, отправился к столу. Раскрыл кляссер, вытащил из чехла ручку, но после некоторых раздумий вновь ее зачехлил.
«Прок от письма? – запетляла его дум дорожка. – Багдад завтра-послезавтра – гигантское пожарище. Если и нет, то желтеть прощальной весточке, пока не истлеет, в архиве «Мухабарата». Разгонятся иракцы твоих близких искать. Как есть, так есть, алхимик эликсира воскрешения. Им же и захлебнулся!»
Спальня стала уменьшаться в размерах, наваливаясь на Талызина приступом клаустрофобии. На лице заиграли гримасы отчаяния и, казалось, счетов, которые не удалось свести. Он туда-сюда сунулся, но межи той темницы преодолеть не смог. Полусогнутая спина, ватные ноги, неприкаянный и безумно одинокий.
Округа вздрогнула – то ли от громкого кваканья, то ли гавканья. Зазвенели даже окна виллы, замершей в одночасье. Новая порция скребущих по барабанным перепонкам звуков, на сей раз обозначивших источник – громкоговоритель, командующий по-арабски.
Семен Петрович распрямился и, казалось, напряг слух в ожидании очередного послания, но матюгальник молчал, напоминая о себе лишь подвыванием фона. Зато заговорил «Коррида», с горечью, но решительно. Должно быть, та интонация встряхнула Талызина – он двинулся к двери, в душе распаляясь: «Сдаваться? Не дождетесь! Хоть одному, да шею сверну! Помирать – так с музыкой! В отличие от вас, безмозглых прихвостней тирана, знаю, за что! Как бы истина криво не петляла…
Между тем квинтет рейнджеров, собравшийся в лобби виллы, Талызина смутил. У всех АКМы, гранаты откуда-то взявшиеся, но жажды лечь костьми, обуявшей гражданского общника, нет и в помине.
Царит невнятица. Нет, не страх, а некое
