трудящимся и компаниям извлекать выгоды из государства. Ещё меньше Бреннер упоминает о политических сдвигах, которые стимулировали потрёпанные кризисом корпорации 1970-х годов заниматься реструктуризацией своей деятельности в 1980-1990-х годах, а также он не пытается объяснить, почему администрация Рейгана и её преемники смогли благоприятствовать финансовым корпорациям в ущерб как промышленным компаниям, так и трудящимся. Бреннер описывает состоявшиеся при Рейгане сдвиги от слабого доллара к сильному и обратно к слабому, а затем новый период укрепления доллара при Клинтоне, однако не даёт этому объяснения, оставаясь в рамках марксистского анализа, практически лишённого политической составляющей.
Невнимание к этому аспекту и сосредоточенность на конкуренции между капиталистами, а не на конфликте с трудящимися[605]означают, что Бреннер неспособен объяснить изменения в политике, которые не совпадают с обнаруживаемыми им временными ритмами в американской экономике в целом или в мировой капиталистической экономике. Но самый серьёзный недостаток заключается в том, что он не может объяснить внутриклассовые различия. Почему некоторые капиталисты получали государственные субсидии и защитные меры, а другие нет? Почему некоторые трудящиеся и массовые группы в 1960-1970-х годах добились чрезвычайных успехов, а другим это не удалось?
Предлагаемый Бреннером тип аргументации содержит две проблемы. Во-первых, он допускает, что в течение четверти века после 1945 года американские капиталисты были готовы оставлять потенциальные прибыли в руках трудящихся и государства до тех пор, пока их норма прибыли и доля в национальном доходе оставалась стабильной, и лишь когда прибыли упали ниже некоего не уточняемого Бреннером уровня, капиталисты стали противостоять трудящимся и требовать сокращения налогов и сворачивания регуляторных мер. В действительности капиталисты всегда стремятся к увеличению прибылей — это одно из принципиальных утверждений Маркса. Если трудящиеся или государство способны забрать себе стабильную или возрастающую долю выгод от производительности, это объясняется тем, что они обладают силой, чтобы выдвинуть данные требования капиталистам. Достигнутый после 1970 года успех капиталистов в навязывании работникам снижения заработных плат и льгот, а государству — сокращения налогов и сворачивания регулирования — отражает некий сдвиг в балансе сил, а не новые желания или опасения со стороны капиталистов.
Во-вторых, рассматриваемая интерпретация истории предполагает, что любые капиталисты в любом месте реагируют на кризис прибылей, оказывая давление на трудящихся и государство. В действительности капиталисты в каждой отдельно взятой стране, а также в разных секторах и компаниях внутри конкретных стран преследовали особые стратегии преимущества. Одни стремятся снизить издержки, чтобы ослабить конкурентов, другие же готовы платить относительно высокие заработные платы, чтобы производить товары и услуги лучшего качества, которые можно продать по более высокой цене. Капиталисты и их компании не принимают подобные решения самостоятельно: государства и их институты предлагают стимулы и устанавливают издержки, создающие обусловленные предшествующими решениями «разновидности капитализма», направляя инвестиции по тем каналам, которые поддерживают «либеральные» или «координируемые рыночные» экономики.[606]
Обобщения относительно разновидностей капитализма, или типология «миров капитализма благосостояния»[607] Гёсты Эспинг-Андерсена, наиболее полезны для демонстрации того, что капиталисты и отдельные страны различаются по своим способностям самоизолироваться от конкуренции и давления глобализации. Эти теории являются мощным противоядием от политических предписаний авторов наподобие Томаса Фридмана,[608] который уверен, что ни одно государство, включая Соединённые Штаты, неспособно контролировать возросшую глобальную конкуренцию, запущенную технологиями, которые стимулируют поток товаров, людей и капитала. Такую же роль противоядия эти теории выполняют в отношении допущений, которые подкрепляют требования, навязанные Международным валютным фондом (МВФ) отягощенным долгами странам для открытия их экономик иностранной конкуренции в обмен на кредиты. Для Соединённых Штатов предписания МВФ остаются чисто риторическими, поскольку Америка способна привлекать любые необходимые ей средства для финансирования своих дефицитов по низким ставкам даже после того, как в 2011 году агентство Standard & Poor’s понизило кредитный рейтинг федерального правительства.[609] Но приводимые Холлом и Соскисом, а также Эспинг-Андерсеном основанные на зависимости от пройденного пути объяснения различий между государствами всеобщего благосостояния или капиталистическими стратегиями отдельных стран не столь полезны для объяснения разворота вспять их внутренней политики, будь то отдельные территории, где был внедрён неолиберализм, или масштабный разворот американской политики, предпринятый в 1970-х годах. В подобных моделях также не учитываются способы, при помощи которых американские компании извлекают субсидии из государства и рассчитывают на скоординированные действия правительства при предоставлении льгот своим наёмным работникам.[610] Если мы рассчитываем объяснить неравномерные изменения политики и возможностей государства в течение нескольких десятилетий начиная с 1960-х годов, нам потребуется осмыслить эти взаимодействия между корпорациями и государством.
Неолиберализм и конец американской капиталистической гегемонии
Соединённые Штаты отличаются от других капиталистических стран, и глобальный кризис капитализма повлиял на них иначе и вызвал иную реакцию, поскольку США остаются гегемоном в мировой капиталистической системе. Всемирное доминирование в любой сфере (экономической, технологической, военной или геополитической) приносит его обладателю широчайшие выгоды, и поэтому доминирующие державы реагируют на кризис иначе, чем другие политии, принимая стратегии, нацеленные на сохранение их гегемонии. Именно в этом состоит великая догадка мир-системной теории.[611] С точки зрения Арриги, гегемония подразумевает, что Соединённые Штаты являют собой нечто большее, чем ещё одного конкурента (пусть и особенно крупного и богатого) в мировой экономике. Гегемоны способны реагировать на кризисы, вызванные «накоплением капитала сверх того объёма, который может быть повторно инвестирован в покупку и продажу товаров без резкого сокращения размера прибыли»,[612] с помощью того, что Арриги, цитируя Дэвида Харви, называет «пространственным решением».
Территориальное расширение собственной исходной политии гегемона, а также империалистического контроля над торговыми маршрутами, колониями и зависимыми странами открывает новые пространства для прибыльного инвестирования. Однако расширяющийся масштаб капиталистического инвестирования и производства порождает «неравномерное развитие» (именно этот процесс находится в центре рассмотрения кризиса прибылей у Бреннера), поскольку отсталые территории используют преимущество более низкий трудовых издержек и более современной инфраструктуры, чтобы ослабить и превзойти гегемона. «В этом случае капиталистические организации обычно вторгаются в сферы действия друг друга; разделение труда, которое прежде было условием их взаимного сотрудничества, разрушается, и конкуренция становится всё более острой». Капиталисты реагируют на это, поддерживая свои ресурсы в текучем состоянии и ссужая свой капитал переживающим финансовый кризис правительствам, компаниям и отдельным лицам. На протяжении нескольких десятилетий создаётся впечатление, что финансиализация создаёт новый бум, как это было во время британской «прекрасной эпохи» 1896–1914 годов или в случае США с 1980-х до 2008 года. Однако это временная передышка, а процветание оказывается крайне точечным, поскольку «основной кризис перенакопления» усиливал
