я вспоминал об этом пустяке, то впадал в лёгкую панику, начинал чувствовать себя неопытным юнцом, чья судьба находится во власти незнакомого дяди, который то ли от чванства, то ли из-за безразличия не желает развеять его опасения.
XLVI
Я долго уговаривал отца, пожелавшего подняться со мной в приёмную, не делать этого, аргументируя свою позицию тем, что тогда всё будет выглядеть так, будто я не самостоятелен и сам по себе ничего собой не представляю, что меня просто привели за ручку, и толку от меня на работе будет мало. Он упорно не хотел этого понимать, но затем согласился, и не потому, что до него, наконец, дошло, а потому, что увидел, как сильно я настаиваю. Поднявшись по лестнице на четвёртый этаж пятиэтажного здания министерства и попутно гадая, на каком буду работать, войдя в нужную приёмную, я с излишней любезностью представился секретарю, невысокой женщине лет 50 с короткой стрижкой, и попросил сообщить о моём приходе Владимиру Владимировичу, тому самому заместителю министра, с которым у меня была назначена встреча. Раиса Антоновна посмотрела на меня презрительно-отстранённо, сняла трубку, что-то сказал своему начальнику, что-то услышала в ответ, показала мне глазами на дверь, сопроводив взгляд невольно вырвавшимся «проходите». За столом в небольшом, но недёшево отремонтированном кабинете сидело ухоженное животное средних лет, которое скучающим взором указало мне на кресло напротив себя и пригласило садиться. Мы пожали друг другу руки через стол.
«Как вас зовут?»
«Дмитрий. Вам разве не сказали?»
«Да, сказали, я просто забыл. Вы от Марии Павловны? – я понятия не имел, кто такая Мария Павловна, но на всякий случай с готовностью покачал головой взад-вперёд. – Хорошо. Ну, расскажите немного о себе».
Я растерялся. Понятно, что от меня требовалась краткая и сухая автобиография, но в последний раз, когда приходилось составлять подобную вещь при поступлении на службу в муниципалитет, мы в письменном виде сочиняли её всей семьёй.
«Сложно рассказывать о себе».
«Я не прошу вас выворачивать душу наизнанку. Просто – кто такой, где родились, что заканчивали, где и кем работали».
Посмотрев на меня ещё презрительней, чем секретарь, он слегка наклонил голову набок, и я увидел у него под скулой ниже уха огромное родимое пятно отвратительного калового цвета, что мне крайне помогло. Передо мной сидел очередной ошмёток генетического мусора. Я внезапно понял, что животное не так велико, как само полагает, у него имеется очевидный признак ущербности, которого нет у меня, не на социальном, а на физиологическом уровне низводящий Владимира Владимировича ниже сельского Димки, и это раскрепощало. Уставившись на пятно, я начал рассказывать о себе с изрядной долей холодности и скептицизма, что мой собеседник почувствовал и, будто перестав заполнять собой весь кабинет, скукожился до куска биомассы в кресле.
«Поленов Дмитрий, родился и вырос в селе таком-то. Сейчас это центр городского округа. Там же окончил школу в таком-то году. В том же году поступил в такой-то институт по специальности «социальная работа», через четыре года окончил специалитет, присвоена квалификация «социальный работник», тогда же принят на работу в муниципалитет в управление экономического развития, в котором тружусь по настоящее время. В июле этого года прошёл курсы повышения квалификации в Москве».
«Курсы повышения квалификации в Москве – это хорошо, но всё остальное негусто. Впрочем, вы ещё молоды. Почему вы полагаете, что сможете здесь работать?»
«У меня имеется ряд положительных качеств, как то организованность и исполнительность, которые мне помогают в моей нынешней работе, а с ней я справляюсь, даже не имея профильного образования».
«Образование как раз таки не проблема. Какое может быть профильное образование для работы в министерстве экономического развития? Здесь всякое образование не годится, и приходится учиться по ходу дела. Проблема в вашем небольшом опыте. Какие конкретно должностные обязанности вы исполняете?»
Так сразу в голову ничего не пришло, и я общими фразами принялся описывать то, чем занимался на работе вчера, потом позавчера, потом на прошлой неделе, потом вспомнил свои ежемесячные, ежеквартальные отчёты и проговорил довольно долго, не помню сколько, ибо голова была занята другим.
В начале я писал о таких, как он, людях, обеспечивающих собственный комфорт за счёт чужих жизней, но прежде никого из них вблизи не видел, теперь же вполне мог рассмотреть это существо, и даже физический изъян, необязательный у подобных выродков, прекрасно вписывался в картину. Мотивация Владимира Владимировича лежала на поверхности. При достижении определённого ранга зверят, очевидно, научают (или они сами научаются?) с помощью скрытых и прямых угроз потери работы, а значит и источника дохода, подавлять волю подчинённых, манипуляциями честностью заставлять их делать более того, что они зарабатывают, превращая существование последних в бесконечный ад рутинных обязанностей, в котором гибнет всякое живое движение души. Всё человеческое, творческое, разумное замутняется тенью никогда не высказуемого вслух, посему иллюзорного всеобщего обязательства перед начальством, вырождается в зло формальной иерархии, выстроенной отнюдь не в рабочем процессе, но в ценности людских жизней по отношению друг к другу, где не личные качества, а близость к более высоким чинам определяет стоимость индивида и в конце концов делает из него такого же людоеда, как его собственный руководитель, в отношении тех, кто попал ему в подчинение, принося радость власти над ближним, отдых и наслаждение за её счёт. Очевидно, что подобной трансформации может подвергнуться только ущербная посредственность, у которой нет никаких талантов, а потому она и не стоит того, чтобы ей чего-то объясняли, доказывали, спасали, вочеловечивали.
«Ладно, достаточно, хватит, я понял», – прервал меня Владимир Владимирович.
Теперь, именно теперь мне бы встать и уйти и не вмешивать своё тщедушное тельце в мерно текущую серую биомассу чистого зла. Однако я этого не сделал, я был слишком слаб, потому и заслужил постигшее меня несчастье.
«Вижу, что функционал у вас богатый. А есть ли какие-то увлечения?»
«Сейчас у меня в приоритете карьера. – В разговоре нормальных людей данная фраза прозвучала бы как зашифрованное сообщение с другой планеты или забавный подростковый максимализм или просто бред сумасшедшего, однако в нашей ситуации, полагаю, именно она более всего симпонировала Владимиру Владимировичу. В ней с готовностью открывалась та бездна посредственности, ущербности и бессмысленности бытия, которая сейчас смотрела на меня глазами моего собеседника. – Сколько себя помню, я то учусь, то работаю, у меня никогда не было времени на что-то другое», – говорил я удобную ложь. На безделье у меня времени хватало всегда, на компьютерные игры, на фильмы, на телевизор и в целом на всю ту отупляющую псевдокультурную блевотину, сделанную олигофренами для олигофренов, которая формирует рабский менталитет сытых кастрированных котов. Наконец, на пьянство с друзьями, особенно в вузе, учёбой в котором,
