и основание унитаза можно было разглядеть во всех подробностях. Дно ванны оказалось ещё и в ржавых разводах, однако принимать её сегодня я не намеревался. Минимум мебели на крохотной кухне выглядел вполне уместно, засаленные ручки выдвижных ящиков, протёртые и изрезанные поверхности стола и двух тумб вызывали отвращение, а ведь мне придётся здесь есть. Закинув привезённые из дома продукты в холодильник, кое-что поставив разогреваться на обшарпанную, но вычищенную хозяевами плиту, я всё-таки решил переобуться в тапочки и весь вечер слушал, как при ходьбе они отрываются от линолеума с липким звуком, внезапно исчезавшим на ковре в комнате. Диван я сразу разложил на ночь и открыл балкон, в комнате было душно, вышел на него, дабы осмотреть окрестности, и тут же в нос мне ударил запах гнилого мяса. Сперва я подумал, что его случайно занесло порывом ветра, но нет, он доносился откуда-то снизу, пришлось дышать им весь вечер и всю ночь. Я так и не выяснил, откуда он шёл, то ли вонял труп бродячего животного, будто специально окончившего свою невесёлую жизнь здесь, дабы насолить мне, то ли несло из стоявшей неподалёку мусорки, но в его постоянном присутствии чувствовалось слепое безразличие к жизни и смерти.
Отзвонившись родителям, поев и включив телевизор, я от безделья и усталости задремал на диване. Это оказалось моим единственным сном в последующие 24 часа. Когда минуло 12, я выключил телевизор, погасил свет, темнота скрыла гнетущее убожество окружающей обстановки, лёг и глаз более не сомкнул. Мне предстояло сделать самую важную попытку в своей жизни, однако она являлась именно и всего лишь попыткой, не логичным, осмысленным, продуманным действием, естественно вытекающим из всех предшествующих, а случайностью, метанием впотьмах, слепым поиском лучшей доли среди непроглядного сонма безликих возможностей и их не поддающихся пониманию причин и следствий. Измождённый бессонницей, углубляясь в полусознательное состояние непроизвольно текущих размышлений, я начал приходить к выводу, что и я сам всего лишь попытка, и прочие люди тоже попытки, результат стечения множества случайных обстоятельств, и попытки, по-преимуществу, неудачные, походя сделанные, после чего жестоко предоставленные самим себе. Или не жестоко? Возможно, благоразумно? Иначе как можно решить, удачные они или нет? Точки над i расставляет лишь результат, он всегда налицо и всегда однозначен, однако проявляется только тогда, когда всё уже кончено, когда сделано всё, на что ты способен. И тянется эта вереница попыток с момента возникновения Вселенной. Однако подобные размышления могут быть полезны лишь на свежую голову, а в тогдашнем состоянии они выхолостили все мои жизненные силы, омрачили сознание и обезразличили сердце, вследствие упадка сил я стал нравственно уязвим и подвержен постороннему влиянию.
Будильник прозвучал в 6 утра, в то время, на которое я его и поставил, за 4 часа от предстоящего мероприятия, что, безусловно, было, слишком рано и совсем ненужно. Минут 15 я лежал неподвижно, как это всегда бывает, в неуместной и тщетной надежде уснуть хотя бы на полчаса, потом встал, чувствуя, будто и не ложился, и, неимоверно растягивая время на сборы, всё равно оказался на месте более, чем на час ранее назначенного срока. Долгое ожидание только усугубило нервозность. В конечном итоге это привело к тому, что я не мог уловить содержание вопросов в письменных заданиях и отвечал первое приходившее в голову. Сейчас я стараюсь об этом не вспоминать, поскольку уверен, что не ответил правильно ни на один из них. На устном собеседовании перед комиссией получилось ещё хуже. Я лгал и изворачивался, подстраивался под чужое мнение, по-дурацки улыбаясь и заискивая, а спесивые дегенераты во главе с министром, сидевшие напротив меня и пытавшиеся по причине их тупости и убожества набить цену и себе, и этому месту, и, главное, сами уверовавшие в его значимость, разыгрывали эдаких беспристрастных судей, величественных небожителей, почему-то состоявших на службе в захолустной конторке на задворках Вселенной, и что самое удручающее, я им с охотой и подобострастием подыгрывал. Выйдя оттуда с чувством, будто у меня вынули все внутренности, выпили всю кровь, лишили всех чувств, и внутри осталась лишь чёрная пустота, я спокойно сел на стул у кабинета и прождал неизвестно сколько минут прежде, чем нас вызвали обратно. Как и все нормальные люди, я ожидал услышать результат прошедшего мероприятия, но нам объявили только то, что конкурс признан состоявшимся, а об итогах будет сообщено позднее официальным письмом каждому персонально.
Ровно в таком состоянии я позвонил отцу, голыми фактами рассказал, как всё прошло, вернулся в квартиру, поел, переоделся, поехал на автовокзал и вечером уже сидел у себя в комнате, играя на компьютере. На эмоциональные расспросы родителей, доносившиеся будто издалека, из прошлого, я спокойно описывал весь тот удручающий хлам, который пережил, и в конце концов отец заключил: «Ну что ж, будем ждать». Это фраза была абсолютно бесполезной, но мы принялись ждать. Я ходил на работу, всё более и более отдаляясь от неё и от коллег, дел у меня стало ещё меньше, и в итоге, если бы одним прекрасным утром я просто забыл туда придти, никто бы этого не заметил. Из чувств, которые я тогда испытывал, более или менее определённым оказалось лишь одно – сожаление, что мы заплатили за квартиру на месяц вперёд, и сейчас она стояла без дела.
Прошла неделя, не более, не менее, как фунт плоти, цельная, законченная, оторванная и ненужная, презираемая и лежащая в стороне отныне и вовеки веков, я сидел одни на кухне, ел и смотрел телевизор. В нём одна светлая угловатая дама с широко открытыми сверкающими голубыми глазами помешенного вегетарианца, улыбаясь, убеждала аудиторию в студии и нас, телезрителей, в том, что термоядерную энергию осваивать не надо, ведь неподалёку есть прекрасный реактор – Солнце, которое даёт всё, что нужно для жизни. Её самовлюблённое невежество, пытающееся любой ценой обесценить то, что она сама понять не способна вследствие низкого уровня интеллекта, то есть генетической патологии, освещало всё вокруг прозрачным, золотисто-первобытным зверством, животной уверенностью в собственной правоте, никогда, ни на секунду не сомневающуюся в себе, и я сидел, заворожённый зрелищем, поедал свой обед и не мог оторвать взгляда, как иногда не могут оторвать его от того, что вызывает физиологическое отторжение, хотя всё моё существо находилось в состоянии умственной рвоты. В это мгновение с такой же улыбкой, какой блистала дама, на кухню вошёл отец, я недоверчиво на него посмотрел, он заулыбался ещё шире и сказал, что меня берут. С ним связалась та самая полумифическая Мария Павловна, сообщила радостную весть, сказала, что письмо
