оперативник верит, и он, Тайвин, не виноват — но легче почему-то не становилось. Лишь бы кошкоглазый выкарабкался!
Стремясь отвлечься, гений нервно пересчитал засохшие кремнийорганические цветы в мерной мензурке, невесть как оказавшиеся у него на столе, убедился, что их нечетное количество, мотнул головой — не время для глупых суеверий! — и запустил планшет. Наверняка за их с оперативником отсутствие накопилось приличное количество почты.
Взметнулась проекция со списком писем и сортировкой, как он привык, от самых ранних к самым последним. На самый верх всплыло письмо от Честера. Тайвин глянул на дату — понятно, перед тем как их украли, оперативник не только своему отделу и Аристарху письмо написал, но и о своем друге позаботился — и, поколебавшись, открыл. Всплыли темно-синие строки на неярко-оранжевой подложке.
'Привет ученой братии!
Ты знаешь, что последний месяц у меня складывался из рук вон плохо. Все эти подставы, пикник с мелкой и гептаподами, с работы вот вышибли. Завтра пойду доказывать начальству свою полезность. Думаю, пока ты письмо прочитаешь, у меня это получится, и ты скоро снова увидишь мою осточертевшую тебе морду — за столько-то лет уж точно! — рядом со своим кабинетом.
А если вдруг нет… Ну, значит, Андервуд прав, и я — управленческая бестолочь. Но все равно помни, для меня ты — самый невозможный гений из всех, что я когда-либо видел. Хотя выбирать особо не из кого, я только одного гениального ученого и встречал — тебя. Ты самый ядреный очкарик и самая циничная ученая заноза во всех семи, нет, уже восьми мирах. Но я хочу, чтобы ты знал — ты умеешь быть настоящим другом. Надеюсь, мы еще сможем вместе выпить не один литр текилы. Не прощаюсь.
Чез.
P. S. Узнаю, что ты снова стал бессердечным сухарем и гнобишь подчиненных — приеду, где бы я ни был, хоть с того света, и вправлю мозг на место. Даю слово.'
Не прощается он. Слово дает. С того света… Что-то сильно и больно екнуло в груди. Наверное, Чез что-то подобное почувствовал, когда словил иглу?
Тайвин снял очки, крепко зажмурил глаза и прижал к ним пальцы, пытаясь изгнать прочь непрошенную соленую влагу. Вот уж точно что не ко времени — так это расчувствоваться! Но слезы все никак не хотели угомониться.
Таким его и нашла Гайяна — в одной руке судорожно зажаты очки, другой ученый, морщась, потирал веки, а перед ним мерцала проекция с текстом письма, сквозь которую проступали сухие цветы. От кого послание она интуитивно догадалась сразу и заполошно шатнулась к гению, в последнее мгновение сдержав порыв кинуться к нему, обнять и сказать, что все будет хорошо. Обещать этого она не могла.
Вместо объятий Гайяна поплотнее прижала к себе планшет, решительно тряхнула кудряшками и кашлянула. Тайвин повернул голову к ней, проморгался, свернул письмо и с небольшой хрипотцой спросил:
— Это вы… Что негативного и позитивного случилось за время нашего отсутствия?
Гайяна с беспокойством отметила усталый вид, покрасневшие глаза, и у нее сжалось все внутри — как бы ей хотелось помочь! Хоть чем-нибудь. Очевидное острому аналитическому уму «что-нибудь» тут же не замедлило прийти в голову. Она слегка зарделась от собственной смелости, но отступать не привыкла: она не какая-нибудь лаборантка, она — ведущий научный сотрудник Корпуса, второй по значимости и должности человек после штатного гения в научном отделе! Возразить только предстояло первому.
Приподняв подбородок чуть выше, чтобы самой себе казаться еще решительнее и неприступнее, она предложила:
— Новости подождут. Отвезти вас в госпиталь?
— А вы получили летный допуск? Я как-то, знаете, выпал из жизни в последнее время…
— Получила недавно. Я неопытный пока водитель, но здесь недалеко.
— Да, спасибо, — уверенно согласился Тайвин, надел очки, невесомо, почти по воздуху, погладил вызывающе торчащий из центра букета шипастый цветок неяркого оранжевого оттенка и виновато посмотрел на Гайяну: — Я сам, пожалуй, не в состоянии.
Дорогу до больницы они преодолели молча. Гайяна твердо себе постановила в душу к гению не лезть, но настроила себя на все знаки внимания и поддержки, какие только будут в ее возможностях.
На входе в реанимацию они увидели шикарную картину: нос к носу с реаниматологом у двери в реанимационный блок стояла Макс. В камуфляжной легкой экзоброне, злая, со сжатыми кулаками, она что-то доказывала, а доктор не менее упрямо мотал головой.
— Тайвин! — завидев ученого, чуть повысила голос бывшая оперативница. — Ну скажите же ему! Я…
— В реанимацию пускают только ближайших родственников, — с видом человека, вынужденного изо дня в день объяснять очевидное, парировал врач. — Если таковых нет — близких друзей и руководство. Вы его жена? Сестра? Начальница? Подруга?
Макс с растущим отчаянием отрицательно мотала головой. На последнем предположении она расстроенно разжала кулаки и сделала шаг назад. Тайвин подошел к ней и, к удивлению, Гайяны, мягко взял бывшую оперативницу под руку и отвел в сторону, виновато улыбнувшись врачу и заместительнице:
— Прошу прощения, я на минуту.
Гайяна осталась стоять возле доктора, одновременно вслушиваясь в разговор гения и оступившейся подруги, и стараясь внимать словам реаниматолога. Тот, убедившись, что главное визитеры поняли — опасности для жизни нет, но состояние стабильно тяжелое, работаем — удалился.
Тайвин, отойдя с Макс поодаль и не выпуская ее руки, медленно и почти ласково, как с ребенком, начал говорить:
— Максимиллиана, вы не представляете, насколько я
