был на вас зол. Но теперь я понял, о чем говорил Честер, и верю его позиции. Если вы и ошиблись, то вряд ли хотели причинить ему или мне столько вреда намеренно. Вас ввели в заблуждение, апостольцы и не такое умеют, как выяснилось. Тем более, что наш общий друг успел мне доказать, что люди стоят того, чтобы им доверять. А еще он мне доказал, что своей интуиции, как и чувствам, порой стоит не просто доверять, а верить. Вот мне интуиция и подсказывает, что каждый человек может ошибиться, и каждому нужен шанс реабилитироваться. В том числе вам. Я больше не держу на вас обиду.
Он сделал паузу, отпустил Макс, вздохнул и продолжил:
— Сам же он еще ни пса ни в себе, ни в жизни не понял. Честер — самый упрямый идиот во всех семи, а теперь, пожалуй, уже и восьми мирах, и будет считать вас предательницей еще очень долго. Но… Вы нас не предавали, я прав?
— Но как…
— Я все-таки штатный гений, — Тайвин открыто и светло улыбнулся Макс, оставив ее в полнейшем недоумении — таким ученого она никогда не видела! — И потом, что у вас, что у Честера практически все на лице написано, мне и в психологии не пришлось разбираться, чтоб ее…
Он не стал договаривать, бросив фразу посередине, снял очки и, слегка прищурившись, посмотрел Макс прямо в глаза. Предгрозовая холодная серость встретилась с каре-золотистым теплом, сплелась, выплеснулась наружу общей тревогой, болью и состраданием, а на дне взглядов у обоих искрился тщательно скрытый отблеск самых глубинных чувств. Тайвин прятал от окружающих переживания за друга, а Макс смогла только опустить глаза и судорожно вздохнуть, не преуспев в попытке разобраться в бушующем у нее внутри вихре эмоций. Чего не понял Чез? Что с ней самой происходит?
Ученый тихонько добавил:
— Я вижу, вы еще сами себя до конца не поняли. Я сейчас прописные истины скажу, но вы послушайте. Время — самый лучший на свете доктор, даже если вы в это и не верите пока. И сердцу не прикажешь, Макс, если вообще надо это делать, так что просто подождите. Дайте Честеру прийти в себя, и в себе он проведет основательную инвентаризацию ценностей, а если будет отлынивать — я поспособствую. А вот вам стоило бы разобраться в собственных чувствах и навести в них порядок. Я пока промолчу, а вы подумайте для начала о себе. О Честере-то тут есть кому позаботиться. Когда вы будете готовы его отпустить и пожелать счастья, что бы он ни решил — я лично сделаю шаг в сторону. Договорились?
— Да.
На ресницах у Макс блеснули слезы.
Она тихо попросила:
— Скажите ему… Нет. Ничего не говорите. Очень вас прошу. Просто берегите его.
Тайвин кивнул — он побыл сегодня адресатом откровений, побудет и адресантом — и Макс, порывисто развернувшись, ушла прочь.
Гайяна, неслышно приблизившись, спросила:
— Вы правда ей теперь верите? И прощаете?
— Да, — просто и безыскусно ответил Тайвин, проводил Макс взглядом и повернулся к Гайяне. — Если Честер ей верит, в нее верит — а он верит, просто сам еще не понял — то кто я такой, чтобы ему перечить? Интересно только, сколько времени они будут вокруг да около друг друга ходить. Ну да ладно, взрослые люди, разберутся. Что вы узнали?
Гайяна подавила еле слышный вздох — вот бы Тайвин еще и в отношении нее так разобрался — и принялась докладывать.
* * *
Я медленно открыл глаза, чувствуя некоторое недоумение: я вроде умудрился умереть, по крайней мере, ощущения — не самые приятные, хочу сказать — помнил прекрасно. Вокруг меня была отлично знакомая обстановка — рядом сидел ставший почти родным врач-реаниматолог, пикала аппаратура, надо мной был не сиреневый небосклон, а белый потолок. Я едва повернул голову, чувствуя невероятную слабость, и вопросительно приподнял брови.
— Честер, — укоризненно покачал головой медик. — Вы попадаете ко мне уже в четвертый раз за последний год. Я посоветовал бы вам немного снизить активность. Исключительно в интересах вашего здоровья и целостности.
Я прочистил горло, и шепотом спросил:
— А что со мной было?
Врач скептически глянул на меня, и ответил, помедлив:
— Я бы сказал, что чудо. Вам в сердце пустили иглу с сердечником из долгодействующего миорелаксанта. Даже при наличии под рукой арсенала нашей реанимации, я не уверен, что мы смогли бы вам помочь. И, судя по результатам сканирования, вы практически скончались через две с половиной минуты с момента выстрела. Но вас привезли ко мне хотя и с остатками вещества в крови, но в состоянии устойчивой медикаментозной комы. С таким уже можно было работать. Я так и не понял, каким образом… — доктор не стал договаривать, но мне стало понятно: я редкостный везунчик.
— Кстати, ваш зверек очень не хотел от вас уходить, — и реаниматолог многозначительно показал биопластырь на указательном пальце. — И не дал провести ушивание раны сердца. Мы с коллегами решили провести переднебоковую торакотомию, а он…
— Не думаю, что это была серьезная атака, иначе пальца бы вы лишились, — отметил я. — Но зажило же. А где сейчас Кец?
— Зажило… Такие раны сами не заживают, и уж точно не заживают без последствий. У вас какие-то парадоксальные способности к регенерации, но и вас сердечные боли могут и будут беспокоить еще
