Они поднялись по лестнице к ее квартире. Отперев дверь, она спросила:
— Что бы ты сделал с ним?
— Мне просто хотелось избавиться от него.
— Ты бы что–то с ним сделал?
Он закрыл за собой дверь.
— Я помолвлена с ним, — сказала она. — Я выхожу за него замуж.
— Ну и что? Мне–то какое дело?
Он отошел от нее, раздраженный и злой.
— Во что же я влипла! — воскликнула Пэт высоким дрожащим голосом.
Она ушла на кухню и, сжав руки, встала у раковины. Лицо ее было бледно.
— Разрешишь остаться на ночь? — спросил он.
— Я… нет, наверно, нет.
— Но почему?
Она повернулась к нему.
— Ты спятил. Ты ничем не лучше своего чокнутого дружка. И угораздило же меня с тобой спутаться! Боже. — Она закрыла лицо руками. — Сбрендивший мальчишка. Какого черта меня с Джимом занесло к вам! Но что толку его винить.
— Я просто хочу остаться, — сказал он. — Что тут такого? Мы ведь уже с т–т–тобой…
— Послушай… — Она направилась было к нему, но, передумав, подошла к стулу. Сев, она сказала: — Я устала, я неважно себя чувствую, и я ни за что не смогу повторить прошлую ночь. А ты что, готов начать все сначала? — Она глубоко, с дрожью вдохнула. — Я ведь всего лишь хотела сходить за бутылкой. Да я даже и идти не хотела, я надеялась, что ты сходишь.
Вдруг она встала.
— Оставайся, если хочешь, — сказала она. — А я уйду.
Не оглядываясь, она направилась к двери.
Он догнал ее, схватил за плечо и с размаху ударил в глаз. Не издав ни звука, Пэт, раскинув руки, повалилась, упала на стену и осела на пол, ударившись головой. Глаза ее были закрыты, одна рука подогнулась, ноги вытянулись. Из раскрывшейся сумочки высыпались на ковер губная помада, карандаши, зеркальце. Его немного удивило, что ее оказалось так легко сбить с ног. Он поднял ее и отнес на диван.
Ее обмякшее тело было неподвижно, она потеряла сознание. Как только Арт отпустил ее, она подалась вперед, подбородок уперся ей в ключицу, на лоб упали локоны темных волос. У глаза начинало набухать — будет синяк. Когда Арт был маленьким, отец несколько раз избивал его мать. Однажды она ходила с подбитым глазом целую неделю. Стоя у дивана и глядя на Патрицию, он вспомнил, как один раз соседи вызвали полицию. Не проходило и месяца, чтобы родители не погрызлись.
Патриция пошевелилась и простонала. Подняв руку, она поднесла ее ко лбу, хотела пощупать глаз.
— Не трогай, — посоветовал он.
Наконец она открыла глаза. Они были стеклянными, пустыми. Казалось, она не видит его. И так длилось долго.
— Тебе что–нибудь нужно? — спросил он.
Глаза ее все еще смотрели в никуда. Из носа потекло. Он наклонился и вытер его указательным пальцем. Потом отправился на кухню и набрал в полотенце кубиков льда, чтобы сделать компресс. Когда он вернулся, она уже пришла в себя. Приподнявшись, она сидела, закрыв лицо руками.
— Боже мой, — произнесла она дрожащим, едва слышным шепотом.
Он сел рядом с ней и приложил полотенце со льдом ей к глазу. Через некоторое время она взяла его сама.
— Ты ударил меня? — сумела спросить она.
— Да, — сказал он. — Т–т–ты собиралась удрать.
Она откинулась назад и неподвижно лежала. Оба молчали.
— Арт, — наконец сказала она.
— Что?
Она положила компресс на подлокотник дивана.
— Арт, нельзя бить женщину.
Он промолчал.
— Принеси мне зеркало, — попросила она. — Пожалуйста. Из ванной.
Взяв у него зеркало, она осмотрела лицо, потрогала, надавила на глаз.
— С–с–синяк будет, — сказал он.
Она положила зеркало.
— Как ты мог ударить женщину?
— Ты собиралась уйти.
— Меня никогда в жизни не били. Поверить не могу. — Она приподнялась, села и отодвинулась от него. — Нет, не могу в это поверить. Господи, Арт, ты ударил меня.
Она в изумлении смотрела на него, не отводя взгляда.
От неловкости он встал и стал расхаживать по комнате.
— Не понимаю, как ты мог, — сказала она. — При мне никто никогда не ударял женщину. Разве такое вообще бывает?
Она снова взяла полотенце со льдом и приложила к глазу. Все с той же дрожью от невозможности поверить, она допытывалась:
— Неужели ты на это способен? А жену ты бил? Или это уже вошло в привычку?
— Нет, — сказал он.
— О боже! Боже мой, — только и смогла произнести Пэт.
Глава 15
Она проснулась от звонка будильника. Неясные формы спальни серели в свете раннего утра. Она с трудом приподнялась, нашла будильник и выключила звонок.
У нее все болело, ныли все мышцы, все суставы. Поморщившись, она застыла в неподвижности — было такое чувство, как будто переломаны ребра. Потянувшись вниз, она помяла рукой живот. К коже было больно прикасаться. Они не останавливались всю ночь. Сбросив одеяло, она приложила руку к лицу — кожа вокруг глаза опухла и затвердела.
Рядом, зарывшись лицом в одеяло, спал Арт Эмманьюэл. Первые лучи солнца совсем осветлили, дочиста омыли его белокурые волосы.
Встать у нее не было никаких сил. Она как села, так и сидела на кровати, не трогая больше синяк, стараясь не думать о нем. В восемь часов она наконец выскользнула из постели, накинула халат и доковыляла до ванной. Болели даже подошвы. Все в ней пересохло, стало хрупким, отказывалось слушаться. Как высохший кукурузный початок, подумала она о себе.
В ванной она осмотрела в зеркале глаз. Кожа вокруг него была иссиня–черной и распухла так, что он почти закрылся. Она смочила глаз холодной водой, и он затянулся совсем. Ей стоило большого труда приоткрыть его. Глаз невыносимо жгло. Так вот каково это, подумала Пэт. Теперь она знает.
О том, чтобы идти на радиостанцию, не было и речи. Когда же синяк и опухоль пройдут? Через два дня? Через три? Вдобавок упорная, беспрерывная ночная любовная схватка напрочь обессилила ее. Когда–то в школьные годы она с двумя подругами отправилась в поход на вершину горы Тамалпайс. Тогда она очень устала, но сейчас устала больше. Это было полное, окончательное изнеможение.
Она поставила варить кофе и закурила. Когда кофе был готов, ей стало лучше. Она съела немного домашнего сыра с сухариком, выпила кофе и помыла посуду. Стоя босиком, в халате у раковины, она проглотила две таблетки аспирина, чтобы заглушить головную боль. И вернулась в спальню.
Арт все спал, выпростав руку, раскрыв ладонь пальцами вниз. Рядом в куче на стуле лежала его и ее одежда. Вид у него был совсем не усталый. Да, об этом она и говорила, об этой жизненной силе.
Ну вот, подумала она. Вот я ее и заполучила. Лежит теперь, спит вот в моей постели.
Взяв кое–что из кучи, она стала одеваться. Но сил никаких не осталось. Часы показывали восемь тридцать. Она прошла в гостиную и позвонила на радиостанцию.
— Алло, — сказала она. — Это Патриция.
— Что случилось, Патриция? — спросил Тед Хейнз.
— Можно я не выйду сегодня? — У нее был такой хриплый голос, что не нужно было притворяться. — У меня, кажется, грипп. Можно? В этом году я еще ни одного дня не пропустила.
Хейнз надиктовал ей целый список лекарств, которые нужно купить, велел, пока не поправится, соблюдать постельный режим, пожелал выздоровления и повесил трубку.
Соблюдать постельный режим. Забавно. В самом деле смешно.
Вернувшись в спальню, она бросила халат к остальной одежде на стул и забралась под одеяло, под бок к спящему юноше.
В полумраке спальни, опершись локтями о подушку, она склонилась над ним лицом к лицу. Коснувшись его губами, она взяла его голову руками с двух сторон и приподняла, не отрывая от него взгляда. Потом подняла одеяло и опустилась на Арта. Ее тело покоилось на его груди, лице, бедрах, ногах. Какой он теплый. Слышно, как бьется его сердце — отдаваясь в ее груди, из самой глубины его существа, не спящее, неугомонное. Она слушала, как он дышит, припав ухом к его груди, да так и задремала.
Некоторое время спустя, когда в комнате стало уже совсем светло, ее разбудили его объятия. Он смотрел на нее и широко улыбался. Обхватив, он крепко держал ее, сдавливая те места, где болело, саднило сильнее всего.
— О, нет, — простонала она. — Мы больше не можем… Хватит.
— Конечно, — сказал он.
Она попробовала выскользнуть из его объятий, но он не отпускал ее.
— Ты должен был бы совсем вымотаться, — с восхищением сказала она. — Ты уже умереть должен был бы.
— Ты вставала? — спросил он. — Н–н–недавно — тебя не было.
— Я позавтракала.
— Глаз у тебя — жуть.
— Я не могу идти на работу. Я вообще не могу выйти в таком виде.
Разжав его пальцы, она села и приложила руку к лицу, ощупывая его у носа, у лба.
— Спадает?
— Немного.
— Что мне делать?
— Ждать, — сказал он. — Тебе что, н–н–никогда глаз не подбивали?
