— Никогда.
Она снова легла, подтянув колени, чтобы он не приставал к ней.
— Оставь меня в покое, — попросила она.
Приподнятое им одеяло царапнуло ей щеку — он укрывал ее. От этого ей стало лучше.
— Спасибо, — поблагодарила она.
— Ты все равно хорошо выглядишь, — сказал он. — Даже с синяком.
— Помнишь, когда мы поднялись на Твин–Пикс… Ты сказал, что любишь меня.
— Ну да, — подтвердил он.
— Это правда?
— Ну да, — сказал он, — конечно, люблю.
— Тогда как же ты мог ударить меня? — Она подвинулась, чтобы посмотреть ему в лицо. — Разве можно так с тем, кого любишь? Арт, никогда больше так не делай. Обещай мне.
— Ты хотела уйти.
— Я хотела выйти. Уходить я не собиралась.
— А что я д–д–должен был делать, просто стоять?
— И нож этот… Где ты его взял? У своего дружка этого гадкого? Арт, не нужно со всем этим связываться. Ты сам разве не понимаешь?
— У меня в первый раз такое, — пробормотал он.
— Выброси эту чертову штуковину.
— Хорошо, — согласился он.
— Обещаешь? Если ты хочешь встречаться со мной, забудь все это. Сам ведь понимаешь, Арт.
Он ничего не сказал.
Лежа рядом с ним, она ждала ответа. Но он все молчал. Тогда она протянула руку и положила ее ему на грудь. А ведь все не так уж и плохо. Жаловаться не на что. Так она лежала в постели, время шло, проходили часы. Солнце поднялось высоко, согрело и ярко осветило комнату. Стало душно.
— Слушай, я есть хочу, — сказал Арт. — Сколько можно валяться? Давай вставать.
— Арт, когда еще можно будет вот так полежать! — ответила она.
Он беспокойно заерзал в постели.
— Уже, наверно, двенадцать.
— Да, — сказала она. — Полдвенадцатого.
Она перевернулась, легла рядом с ним. Потом подложила под него руку, и он теперь всем своим весом опирался на ее запястье и локоть. Она прильнула к нему сверху, но только головой и плечами. Рукой она отстранила его.
— Нет, — сказала она. — Я хочу просто смотреть на тебя.
Ему это, похоже, было неприятно — он не хотел, чтобы на него смотрели, и смутился.
— Что случилось? — спросила она.
— Не знаю, здесь так светло.
— Светло? — Она приподнялась. — А, тебе не нравится, что я на тебя смотрю. Да?
— Я просто не понимаю, как это можно — вот так валяться и ничего не делать.
Но она так и сидела: на пятках, подняв голые коленки, положив ладони на бедра. Он пришел в еще большее смятение.
— В этом нет ничего плохого, — успокаивала она его. — Ты что, стыдишься меня? Или себя?
Она сбросила с него одеяло. Оно упало на пол, оставив их обнаженными.
— У тебя прекрасное тело. Ты можешь гордиться им.
Он встал, нашел свои вещи и оделся. А она так и не отводила от него взгляда.
— Давай поедим, — предложил он.
— Мне хочется просто лежать, — сказала она, оставаясь в постели.
— Ну, хватит, — угрюмо проговорил он.
— Полежи со мной, — попросила она. Раскинувшись на кровати, она подняла руку и потянулась к нему. — А я думала, ты ненасытный.
Неловкость, которую он чувствовал, показалась ей забавно–нелепой.
— Надо же, теперь, когда я вот так лежу, тебе не хочется. Или, по–твоему, для этого годится только ночь?
— Этим и положено заниматься только по ночам, — заявил он.
— Почему это?
— Потому что ночью темно, — объяснил он.
Она засмеялась. Причудливая застенчивость… Ходульная философия. Старая школа: маскировка… Ей на ум пришло слово «ханжество». Ночью он устроил с ней бой, пока не довел ее до изнеможения, до боли, а теперь, при свете солнца, бежит от нее.
— Тебе понравилось? — спросила она.
— Да, — сердито сказал он.
Он даже говорить об этом не может, подумала она. Вслух об этом — не положено. Боже мой! Нельзя говорить об этом с женщиной. Вот со шпаной своей можно — вероятно, они только и делают, что болтают об этом. Но я для него — как мать или учительница, мне такое слышать нельзя.
И еще она решила, что в каком–то смысле, хоть это и глупо, влюблена в него. Увлеклась им, увлеклась как подросток. В ней проснулась девчонка.
Но в то же время она не могла не презирать его. Что он мог сказать? Он молод, неопытен. Стоит вот, неуклюже переминается с ноги на ногу. Но какой красавец! В нем есть сила и какая–то природная чистота. Потому что он юн. Просто потому, что он так молод. Так мало еще успел, так мало знает.
— Как ты это себе представлял — в детстве? — спросила она. — Похоже на то, чего ты ожидал? Или тогда, в мечтах, все представлялось идеальным?..
Он что–то промычал.
— Ты слышал про эрогенные зоны? — поинтересовалась она.
На его лице отразились подозрение и ужас. Он не знал, о чем она говорит, но сами слова ему не понравились.
— Их, кажется, девять, — сообщила она. — У женщины. Вероятно, у разных женщин по–разному.
У двери он замешкался — хотел уйти, но не мог.
— Тебе станет легче, если я что–нибудь надену? — спросила она.
— Давай, вставай, — поторопил он ее.
— А ты знаешь, что некоторые женщины могут дойти до оргазма, лаская свои груди?
Он вышел из комнаты. На кухне он достал из холодильника яйца и бекон. Она немного полежала в постели, потом встала, надела юбку и блузку. И вдруг передумала и оставила на себе только нижнюю юбку — от талии до колен. В таком виде она пришла к нему на кухню и села за стол.
Закурив, она стала смотреть, как он готовит себе завтрак.
— В чем дело? — спросила она. — Я тебе мешаю?
— Надень еще что–нибудь, — попросил он.
— Чтобы упустить возможность так походить? Мне не часто выпадает случай расслабиться. На работу сегодня не надо… Не могу же я пойти туда с таким глазом.
— А если кто–нибудь зайдет?
Она пожала плечами:
— Ну и что. Откроешь ты.
— А вдруг Джим Брискин решит заглянуть?
— Ах, вот что, — она пристально посмотрела на него, — боишься?
— Не нравится м–м–мне это.
— И что же мне надеть? Выходное платье? Мы куда–то сегодня идем?
Он сел напротив нее и принялся за еду. От запаха бекона ей стало нехорошо, но она продолжала сидеть за столом. Дым от ее сигареты плыл в его сторону. Он повернул стул и ел, поставив тарелку на колени.
— Кто так ест? — сделала она замечание.
Он вспыхнул и пробурчал с набитым ртом:
— Иди на фиг.
— Разве мама не учила тебя, как вести себя за столом? Что, и Рейчел позволяет тебе так есть? Тебе многому нужно будет научиться. А одежда? Нельзя сегодня снова это надевать. У тебя что, больше ничего нет?
— Все дома.
— Тогда купи себе еще одежды. Или съезди за ней. — Она лениво откинулась назад, положив руку на спинку стула. — Возьми машину, поезжай к себе и забери одежду. И потом, тебе нужно побриться.
Она протянула руку и прикоснулась к его подбородку. Он отдернулся.
— Нет, ну правда. Тебе нельзя выходить в таком виде.
Он бросил вилку и вышел из–за стола.
Пэт вернулась в спальню и оделась. Когда она вышла, он стоял у окна гостиной, засунув руки в задние карманы брюк. Стрелка с них сошла, и они неровно висели, пузырясь на коленях. Его одежда всю ночь пролежала кучей на стуле.
На ней была яркая голубая юбка и белая блузка с оборками.
— Как тебе моя юбка? — спросила она.
Он ничего не ответил — даже не посмотрел на нее.
— Я, наверное, по магазинам бы походила в центре, — сказала она. — Раз на работу я не иду, хочу одежды купить. У меня целый список есть.
— А как же синяк?
— Он проходит.
Она прошла в ванную, к раковине и плеснула на глаз холодной водой. Кожа была все того же цвета, но уже мягче, осела.
— Тебе нельзя на улицу в таком виде, — сказал он, стоя у двери ванной. — Ты ужасно выглядишь.
— Ну, что ж. Тогда останемся здесь.
— Я не собираюсь тут торчать, — резко сказал он. — Терпеть не могу дома б–б–без дела сидеть. Да и потом, мне к Ларсену надо. Мне там каждый день быть полагается.
— Хорошо, — согласилась она. — Поезжай. А я посижу дома, письма, наконец, напишу.
И добавила, вспомнив:
— Тебе еще, наверное, нужно кое–что сделать.
— Что?
— Может быть, позвонить Рейчел и сказать, что ты жив и здоров? Она, наверное, беспокоится.
— Давай уедем, — предложил Арт.
— Уедем? С тобой?
Он посмотрел на нее с такой страстью, что у нее кровь в жилах застыла.
Придя в себя, она спросила:
— Ты о чем? И надолго?
— Просто уедем, и все.
— У меня есть работа, — сказала она.
— К черту работу. Пакуйся, и поехали.
— У тебя есть деньги?
— Нет, — признался он.
— Тогда как же мы поедем? — Ей сразу стало спокойнее. — У меня тоже нет денег. Не веришь — поищи, посмотри в сумке, если хочешь.
— Ты можешь продать машину.
