закончив вчерашнее, просидел до вечера, многое не успел и доделывал оставшееся в понедельник перед работой. И на это форматирование кучки жалких табличек я променял поездку домой! А я ведь их даже не составлял, ещё менее понимал их содержание.
Но меня похвалили, сказали «молодец» и потрепали по плечу, после чего я уже готов был всё забыть и повторить. Вот такое я бесхарактерное ничтожество. Моя аморфность и безответность по причине умственной ограниченности и фактического бесправия импонировала начальству, через пару недель оно, да и мои коллеги, стали относиться ко мне как к дежурному мальчику на побегушках, который в целом ничего не умеет, что оказалось недалеко от истины, но неплохо решает сугубо технические вопросы, безропотно принимая любые поручения даже от равных по должности, поскольку боится потерять своё место. С тем проектом постановления бегал, конечно же, я, что послужило мне неплохим уроком, необходимым опытом, показавшим, насколько моя жизнь безразлична другим людям. Стальная холодность законченных социопатов не шла ни в какое сравнение с тем, что имело место в нашем управлении, моя жизнь выглядела в глазах власть предержащих людоедов настолько ничтожной и бессмысленной, что они вполне могли бы распорядиться ею как угодно, если бы не уголовное законодательство. Впрочем, и оно маячило им только где-то там, вдалеке, и являлось не столь опасным, в отличии от простых смертных, пусть и до поры до времени. И даже учитывая то, что мои слова – мнительное нытьё психологически не сформированного сопляка, изрядная доля правды в них есть. Сейчас, возрождая в памяти свои бесконечные мытарства с тем документом, по-первости особенно неудачливые, меня неизменно накрывает волна мелочной тревоги, хотя, казалось бы, всё давно кончено. Я волнуюсь не о последовавшем ничтожном результате, он давно достигнут, оплёван и забыт, меня беспокою я сам, то отчётливое доказательство моей незначительности, которое тогда получил. Воспоминания о нём раз за разом оборачиваются щемящей жалостью к себе, осознанием того, что на самом деле так было всегда, я всегда ничего собой не представлял, только наивно полагал, что чего-нибудь да значу в этом мире.
И в довершении сего, через три с лишним месяца, аккурат к новому году, продравшись сквозь вязкий хаос мелочной рутины, я осознал, насколько печальная для меня и отрадная для всех остальных у меня сложилась репутация в коллективе (эвфемизме к «своре бешеных хорьков»). Коллеги видели во мне общительного деревенского рубаху-парня, которым можно помыкать, как заблагорассудится, не опасаясь получить сдачи. Я же хотел играть диаметрально противоположную роль – сосредоточенного, высокопрофессионального специалиста, к которому не грех обратиться за помощью и получить общие указания, как надлежит действовать, и которым все дорожат и боятся потерять. Выяснилось моё положение как раз при подготовке новогоднего корпоративного мероприятия, которым заниматься никто не хотел, а посему организационные вопросы скинули на меня и ещё нескольких таких же безответных бедолаг, в том числе и того специалиста отдела информатизации, который так нелюбезно обошёлся со мной в первый день работы. Я посмотрел, к какой компании меня причисляют, и понял, что нахожусь на самом дне министерской иерархии. Было обидно до слёз. В тот момент, когда я всё осознал, мне удалось себя сдержать, однако, придя в съёмную халупу, я в сердцах кинул сумку на пол, не раздеваясь, клокоча от гнева, лёг на не застеленный диван, наговорил в своём воображении много обидных слов начальству и коллегам, потом позвонил отцу и сильно его расстроил, сказав пару нелицеприятных слов о местечковости нашей семьи, которые в целом соответствовали действительности. На следующий день я отважился немного надерзить нашей глубокоуважаемой увядающей стенической шизоиде Марине Николаевне, в результате чего получил предельно чёткое, не оставляющее никаких сомнений указание на моё место в данной организации: «Если тебе, Дима, что-то не нравится, то тебя здесь никто не держит». Я испугался и стушевался, а вечером опять позвонил папе и заявил, что собираюсь увольняться. После долгих препирательств он уговорил меня потерпеть хотя бы до нового года, а там будет видно. Я согласился. А если бы он меня не уговорил, может, я бы остался в живых.
XLIX
Из-за трусости и нерешительности, после того как смирился с горечью унижения, я понял, что мне некуда деваться, и ни с наступлением нового года, и ни через месяц, два, три, и ни через год, ни откуда не уволился. Единственную надежду на достойное существование я видел в чётком разделении работы и остальной жизни, однако ни капли в этом не преуспел. Более того (данной привычкой я начал страдать ещё на предыдущем месте службы), специально задерживался в министерстве, только чтобы не возвращаться в съёмную конуру, как уже сказано, производившую на меня впечатление более низменного притона, нежели человеческого жилья. Но чем же я занимался помимо работы? Возвращаясь с неё, едва успев отвести глаза от монитора, я вновь трусливо погружался в компьютер, опускаясь всё ниже и ниже, до полного растворения в социальных сетях. Я пытался имитировать в них активную, наполненную событиями и радостными мгновениями жизнь, имитировать, по сути, лишь перед самим собой, поскольку никто из моих знакомых, и прошлых, и нынешних, мной не интересовался. В игры я больше не играл, что можно было бы считать положительным моментом, если бы сие не являлось результатом бессилия и внутренней пустоты, постоянной усталости и отсутствия желания что-либо предпринимать ради получения удовольствия, подстраивать своё психическое состояние под незамысловатые требования, диктуемые чужой задумкой. Короче говоря, мне более не хватало нервов на погружение в виртуальный мир, на переживание искусственных событий, поскольку реальность была ещё гаже и ещё более изматывающая, закончился избыток сил и недостаток ощущений, отваживающий нас от действительности. Вместо этого я увлёкся паршивыми фильмами и сериалами, и паршивыми именно потому, что сносные вскоре закончились, а время, которое нужно чем-то заполнить, как было, так и осталось. Причём парадоксально, пусть его оказалось не так много, однако я всячески затягивал отход ко сну, хронически недосыпая и тем самым подрывая здоровье, поскольку за краткими часами забытья следовали доведённые до автоматизма сборы на работу, дорога и бессмысленная рутина, та самая, что выхолащивала жизнь, вращая её по замкнутому кругу.
Я даже не могу сказать, что мои еженедельные поездки домой сильно разнообразили, вливали живительный свет в то унылое существование, которое я вёл. Печальное происшествие первой недели работы на новом месте вскоре забылось, и причиной тому стала обыденность моих поездок, заведомо не могущих превратиться в увлекательное времяпрепровождение по той простой причине, что я возвращался к чему-то давным-давно известному и привычному. Или, быть может, когда сильно чего-то хочешь,
