Мы были стражами столицы Конклава, а теперь мы стали могильщиками.
Сделав очередную затяжку, я оставил сигарету в зубах, потерев ладони друг о друга. Холод пробирал до костей даже через новенькое пальто, подаренное шефом. В комплекте к нему шла классическая федора, но её я почему-то не решался надеть. Она покоилась на выделявшейся среди остальных плите. Если остальные не обладали постаментом, а просто были вкопаны в твёрдую землю, то эта держалась на металлической подставке, утопленной в грунте. Цвет, правда, был такой же. Так обозначают могилы тех, кто ещё может вернуться. Золотые буквы, выбитые на прямоугольнике, гласили:
Здесь лежит Эмма, андроид, ставший человеком. Она будет лежать здесь, пока не будет найдено её тело, пока не воссоединится оно с душой, ведь у каждого человека она есть.
Шляпа лежала там же; капли стекали по краям, отталкиваясь от непромокаемого материала. Хранительница рассказала, что Эмма хотела подарить её мне, когда мы должны были вернуться после спецоперации. Что же, подарок я всё-таки получил. В груди застыла ледяная боль, постепенно сливавшаяся с холодом вокруг. Я курил, не решаясь забрать предмет гардероба. Что-то останавливало, что-то кричало о том, что мне следует докурить и уйти, как остальные, попрощавшись. Всё меньше оставалось у могил чёрных зонтов, большая часть их уже удалялась прочь, к поджидавшим на стандартной трёхкилометровой дистанции транспортникам. Пора было возвращаться к работе. Костя, легонько похлопав меня по плечу, отправился вслед за остальными.
Но я был не один. Кто-то остался вместе со мной, докуривая сигарету, посылая последнее эфемерное прощание тем, кто уже не с нами. Нас было мало, так мало, но мы ощущали единство в боли, в отчаянье и печали. Смерть — это всегда больно. Где-то в других местах по всему миру также стояли люди, курили сигареты, держа чёрные зонты, даже если не было дождя, и говорили, говорили, говорили. Прощальные слова, страшные слова. Мне, вероятно, было хреновей всех. Потому что я даже слова эти не мог выплеснуть из сложенных трубочкой губ, исказившихся в гримасе равнодушия.
Виселица смотрит на то, как люди умирают, и не скрипит вне зависимости от того, невинный ли человек или же нет.
— Говорят, смерть — это всего лишь начало, — опустился рядом со мной шеф, почесав плешь на голове. — И я думаю, правильно говорят. Если где-то кто-то умирает, кто-то остаётся жить, помня о смерти. Memento mori, Джон.
— Знаю, шеф, — кивнул я, в очередной раз затягиваясь. — Я догоню.
— Ага, — поднялся он, распрямив плечи. — Шляпу только не забудь. Она бы хотела, чтобы ты её носил.
— Обязательно.
Армянин, в последний раз приложившись к сигарете, затушил её в портсигар и, развернувшись, отправился к транспорту. Последние товарищи, военные и полицейские, уже покидали могилы, но кто-то, как и я, решил досидеть, а точнее, достоять до последнего. Десять или двадцать чёрных зонтов сгрудились вместе, дымя и вздыхая. Блеснув татуировками, шагнул на один уровень со мной Самурай.
— Мы позаботимся об их семьях, — тихонько произнёс он, старательно сдерживая слёзы. — Безликие души, вечные души. Никто не забыт, ничто не забыто. Так будет всегда, Джон.
— Не спорю, — так же тихо прошептал я, стараясь удержаться на ногах. Стало так паршиво, что хотелось кричать.
— Будешь по ней скучать?
— Больше, чем скучать, дружище, — вяло улыбнулся я, схватив зонт поудобнее. — Мне будет не хватать её, словно половины сердца.
— Тогда уж всего сердца, Виселица, — протянул мужчина, вытирая глаза. — Смотри, не стань безликой машиной, как те, кого мы одолели, — с этими словами он, легонько ударив меня по плечу, ушёл восвояси.
В голове возникло дурное предчувствие, что всё будет как раз так, как сказал Самурай. Единственное желание, которое я хочу сохранить, это увидеть Эмму ещё раз. Ещё раз услышать её голос, вдохнуть запах её волос, выслушать упрёк в свою сторону, посмеяться над дебильным анекдотом… Снова, снова и снова. Если не умру, я обязательно хочу повторить всё это вновь. Ещё раз, до самой смерти. А уж какой — от клинка, от пули, лазерного луча или от простого падения камнем вниз с крыши небоскрёба, не так важно.
(window.adrunTag = window.adrunTag || []).push({v: 1, el: 'adrun-4-144', c: 4, b: 144})
Я закрыл глаза, наслаждаясь последней затяжкой. Это для тебя, Эмма. Хотя я знаю, что ты не любишь, когда я курю. Я вкладываю в этот дым, убежавший в небеса, куда больше, чем он значит для обычного человека. Я вкладываю в него свою душу, свою любовь, всё то людское, что приобрёл за годы жизни на этой земле. Отныне я побреду в беспамятстве по одинокому пути, такому тёмному и пустому, почти пустынному. В нём я запомню лишь твоё имя… Когда-нибудь, может быть, наверное — на него снова прольётся свет. Но пока…
Пока на этом пути будет царить вечная зима, прямо как тогда, когда мы познакомились, когда мы были вместе, когда мы признались друг другу. Вечный холод, лёд, затвердевший в лёгких, затвердевший в душе. Пожалуйста, я прошу у этой Вселенной… Пусть когда-нибудь это всё растает.
Когда я открыл глаза, шляпы на плите уже не было. Чья-то ловкая рука поместила её мне на голову, тут же смешавшись с тихо стоявшей группой чёрных зонтов и чёрных пальто. Донёсся голос, не то прошептавший, не то спевший мне последние дорогие уже покрытому инеем сердцу слова.
— Я тебе должна, Джон…
Я озирался, пугливо выискивая в куривших людях хоть что-то, что выдало бы не то призрака, не то шутника, которого уже хотелось закопать заживо. Шляпа уверенно сидела на макушке, даже не думая слетать. Как влитая.
— Дурачок…
В ярости я сорвал федору с головы, бросив её туда, где она и лежала — на могилу Эммы. Замер, глядя на строки, которые сам же и попросил написать. Выругался, приседая и стряхивая пепел с сигареты. Протянул руку, поднимая предмет гардероба и взвешивая его в ладони. Вздохнул, нацепил шляпу обратно, затушив сигарету о серебряный портсигар, выданный всё тем же шефом. Вновь поднялся, оглядываясь. Никого. Всё те же лица, замершие в скорби.
— Ладно, пока… — произнёс я в пустоту. — Я надеюсь, до скорой встречи.
Шипела, потухая, сигарета. Брёл я по мокрому гравию, смотря куда-то вниз, под ноги. Замер, не то почувствовав, не то уловив шёпот вновь.
— До скорой встречи, Джон…
Только имя твое я в кармане ношу, Никому не расскажу, не поведаю быль…Пусть разум вечно твердит, что не достоин тебя! Что слишком мало любя — жизнь тебе подарить…И весь мир прахом разлетится, если ты ответишь — нет! И в миг навеки обратится лютой тьмою белый свет! И сердце пламенем пылает, освещая пустоту, В которой, по тебе скучая, я в беспамятстве бреду…Только имя твоё, леденцом за щекой…Одинокий путь мой скрасит долгой зимой…И вот я снова один, теперь уже навсегда, Сам себе господин и покорный слуга! И весь мир прахом разлетится, если ты ответишь — нет! И в миг навеки обратится лютой тьмою белый свет! И сердце пламенем пылает, освещая пустоту, В которой, по тебе скучая, я в беспамятстве бреду…Только имя твоё, сохраню навсегда, В сердце и на устах, и в дурной голове…Скажи мне, волей каких сил — тебя смогу я вернуть…Пройти заново путь ошибок, что сотворил…И весь мир прахом разлетится, если ты ответишь — нет! И в миг навеки обратится лютой тьмою белый свет! И сердце пламенем пылает, освещая пустоту, В которой, по тебе скучая, я в беспамятстве бреду…
Настоящее. Эпилог
Панорамное окно пропускало достаточно солнечного света, чтобы нежиться в тепле, развалившись в кресле. Балкон ещё предстояло увеличить, но пока семи квадратных метров хватало для комфортного времяпрепровождения. Ветер, залетая в открытую створку, играл в волосах, заставляя щуриться от пыли, поднявшейся в полдень в воздух. Двадцать третий этаж, как-никак. Тут и выхлопы гравидвигателей часто оседают, так что простая пыль — это хорошо. Лучше, чем противный запах израсходованного топлива. Воздушную трассу в новеньком районе ещё не организовали, но гравизахваты сверху уже провели. Может, даже второй выход из купола где-нибудь здесь поставят. Город-то расширяется, стремительно так. Прямо какой-то строительный бум по столице пошёл.
(window.adrunTag = window.adrunTag || []).push({v: 1, el: 'adrun-4-145', c: 4, b: 145})
