— Контры! Будь они прокляты. В Чеку их надо, подлецов, всех! — кричали железнодорожники из состава бригады поезда. — Сколько доказывали, не доедем до станции.
Да разве их перекричишь? «Доедете! Хватит разговаривать, езжайте и все». Вот те и доехали.
Часто на станциях заявляли:
— Этот поезд отменен, вылезайте.
— Почему отменен? Кем отменен? — Добиться ответа было невозможно. Отменили и баста.
Ершов вместе с ехавшей с ним группой военных не раз пытался ускорить продвижение, но это ему почти не удавалось. В начале он ходил к железнодорожным начальникам, требовал, уговаривал, доказывал. Потом стал вызывать их к себе. Но чем дальше, тем больше убеждался, что уговорами поправить дело нельзя, что среди железнодорожного начальства засели саботажники и явные предатели.
На одном из крупных железнодорожных узлов. Ершов, пригласив с собой ехавшего в соседнем купе чекиста, пошел с ним в депо, чтобы переговорить с рабочими-железнодорожниками. Еще два дня назад, беседуя с чекистом, Ершов обратил внимание на его щеку, затянутую широким синим рубцом и на вытекший левый глаз. Разговаривая с чекистом, Ершов вспомнил рассказ Алешиного дедушки, видевшего в казачьей станице, около Челябинска, самосуд местных заправил над тремя станичниками и двумя рабочими. Решив проверить свое предположение, Ершов спросил:
— Скажите, вы не из-под Челябинска родом?
— Да. Из-под Челябинска.
— Не вас ли в девятьсот пятом казачьи старшины на площади нагайками угощали?
— Меня. А вы что, видели? — удивился чекист.
— Нет, не видел, но слышал. Сколько человек тогда судили? — снова спросил Ершов, стремясь проверить, нет ли тут ошибки.
— Нас пятеро было. Три казака и двое из Челябинска, — ответил чекист и стал рассказывать, как это произошло.
Ершов убедился, что перед ним тот самый молодой казак с сабельным рубцом на щеке, о котором говорил Карпов. И он в свою очередь рассказал чекисту, откуда он это знает.
Обходя состав стоящих на путях вагонов, Ершов неожиданно столкнулся с вынырнувшим из-под буферов железнодорожником. Решив спросить, как лучше пройти в депо, Ершов сказал:
— Здравствуйте, товарищ! Скажите, как прямее пройти в депо?
— Здравствуйте, если не шутите, — показывая блестящие зубы, ответил железнодорожник, всматриваясь в звездочки на фуражках собеседников. — Из начальства будете?
— Да, вроде бы так. Но почему вы считаете, что мы шутим? — удивившись ответу железнодорожника, спросил Ершов.
— Да, так, — ухмыльнувшись, уклончиво ответил железнодорожник.
— А все-таки? — беря железнодорожника за рукав, дружелюбно спросил Ершов.
— Да потому и спрашиваю, что уж больно их много развелось нонче, шутников-то этих. И каждый по-своему шутит. Вон начальник наш, к примеру взять, такие шуточки выкидывает, что прямо диву даешься… Вон видите, — показывая на дальний тупик, сказал железнодорожник. — Видите, пять вагонов стоят.
— Вижу, ну и что? — не понимая, в чем дело, спросил Ершов.
— Да ничего. Говорит, негодные. Велел в тупик загнать. А в них снаряды…
— Как снаряды?
— Да так, очень просто. А вон подальше, видите? Те тоже «негодные»- с патронами. А вон там, — показывая рукой в самый конец тупика, продолжал железнодорожник, — с обмундированием. И эти вот отцепляю, тоже негодные, а в них винтовки, а может, и пулеметы.
— Давно они здесь стоят?
— Да уж порядочно. Некоторые десять дней.
— Ну и как вы думаете? Для чего их там ставят? — продолжал спрашивать Ершов, хотя он уже догадывался, почему их туда ставят.
— Хм, для чего? Друзей своих ждут, колчаковцев.
Подарок готовят.
— А что же ты молчал до сих пор? Что дорпрофсож ваш делает? Уполномоченный ВЧК, партийная организация? Они что смотрят?
— Не знают они, — махнул рукой железнодорожник. — Я ведь тоже случайно сегодня узнал. Сосед по секрету сказал. Он вроде и за их и за нас. Не поймешь, какому богу молится.
— Ну спасибо, — пожимая руку железнодорожнику, сказал Ершов. — Спасибо.
— Спасибо вроде не за что, — спокойно ответил железнодорожник и снова нырнул под вагон.
Начальник станции встретил Ершова предупредительной улыбкой.
— Чем могу служить вам, товарищ комиссар?..
— Я хочу узнать, когда вы отправите наш поезд?
— Пассажирский? Думаю, что к вечеру отправим.
— А вагоны со снарядами и с патронами?
— Не понимаю, о чем вы изволите говорить. Какие вагоны?
— Не понимаешь? А вон те, что в тупике стоят, как негодные, десять дней…
— Этого не может быть. Я… Я… ничего об этом не знаю.
— Врешь! — вынимая наган, вскипел Ершов. — Говори, подлец, или я тебя сейчас же пристрелю.
— Товарищ комиссар! Товарищ комиссар, — поднимая в испуге руки, залепетал начальник. — Я ничего не знаю. Это, наверное, мой заместитель.
— Заместитель? Покажи, где он?..
— Вот напротив, в кабинете.
Ершов мотнул головой чекисту.
— Ведите его в вагон, — обращаясь к побледневшему начальнику, приказал он:
— А вы пойдете со мной.
— Нет, как же, что вы? Я не могу, я на службе, товарищ комиссар…
Ершов хлопнул свободной рукой по столу.
— На службе. Вот там о служебных делах и поговорим.
Стиснув зубы и еще больше побледнев, начальник поднялся и, как пьяный, пошел в дверь.
В этот же вечер по решению местного ревтрибунала были расстреляны начальник станции, его заместитель и еще два человека. За связь и прямую помощь колчаковщине.
Захар Михайлович передал решение трибунала всем начальникам прифронтовых станций, дорпрофсожам, уполномоченным ВЧК и председателем трибуналов. От себя написал, что требует применять такие меры немедленно ко всем засевшим в учреждениях железных дорог контрреволюционерам, саботажникам и не спускать просто нерадивым работникам.
Через несколько дней Ершов собрал железнодорожный актив, пригласил работников ВЧК и дорпрофсожей. Первым был вопрос о том, что больше всего мешает работе транспорта.
Выступающие говорили о том, что общая разруха серьезно влияет на работу железных дорог, но главное не это, а работа врагов.
— Я ему говорю, начальнику своему, — жаловался с трибуны один из участников совещания, — надо пушки от править. Их на фронте ждут. А он говорит: нет шпал. Не отправим шпалы — поезда не пойдут совсем, и отвечать за это будешь ты. Вот поди и разберись тут. А потом я решил проверить. И что вы думаете? Этот участок просил не шпалы, а рельсы.
— Ну и что вы сделали?;-перебив выступающего, спросил Ершов.
— Да что? Как получили вашу телеграмму, сразу его в трибунал. А пушки отправили.
Заканчивая совещание, Ершов сказал:
— Врагов нужно уничтожать и немедленно. Нужно всеми мерами пресечь разгильдяйство и пьянство. Нужно внушить рабочим, что без хорошей работы железных дорог победы на фронте не будет. Железнодорожники — это те же фронтовики. Мы пошлем вам в помощь несколько десятков товарищей. Но спросим в первую очередь с вас, не забудьте этого.
Прошло немного времени, и военные грузы стали доставляться в несколько раз быстрее, чем это было раньше. Армия вздохнула свободнее.
Через несколько дней после приезда на место, к Ершову зашел знакомый чекист. Разговорившись, он сказал, что не знает, что делать с прибывшей из оставленных врагу районов партией арестованных, с которыми нет никаких документов.
— Вот делай теперь с ними что хочешь, — вздыхая, жаловался чекист. — Правда, начальник конвоя говорит, что при передачи ему арестованных кто-то сказал, что это заядлые контрреволюционеры, убийцы многих советских людей.
Но ведь слова к делу не пришьешь. — И он снова повторил: — Вот теперь и делай с ними что хочешь!
Выслушав чекиста, Ершов решил лично познакомиться с арестованными.
Ершов приехал к ним вместе с чекистом и начальником караула. Осмотревшись, прошел на середину барака и, поздоровавшись, сказал, что хочет выяснить, за что арестованы находящиеся здесь люди.
— А ты кто? Что за птица? — послышалось сзади.
Ершов объяснил, кто он и с какой целью пришел.
Раздвинув столпившихся людей, к нему подошел Мальцев. Да, это был Никита Мальцев, отец Машутки. Здесь же, у самой двери, понурив голову, сидела и ее мать. В тот момент, когда она, добившись свидания, разговаривала с мужем, в тюрьму прибыл конвой. Советские войска поспешно оставляли город, конвой должен был сопровождать арестованных в тыл. При выходе из тюрьмы мать и задержали. У ней не оказалось при себе никаких документов.
Начальник конвоя решил, что разобраться можно будет и потом, и приказал включить ее в состав арестованных.
Так отец и мать Машутки были увезены в глубь страны, как враги Советской власти.
